Юрий Цеханович - О маленьких рыбаках и больших рыбах
Очень мне захотелось съездить в Людец — и на метлицу посмотреть, и поудить на нее интересно, и Якова Ивановича повидать хорошо бы, да и вообще в Людце хорошо. Только как же я уеду? А зверушки? Федя их кормить будет? А я, значит, без Феди… Нехорошо. Ему бы тоже интересно было. Он хотя и молчал, пока мы с Шуркой разговаривали, а слушал с интересом. Я уж его знаю, — он даже покраснел слегка. Как же быть? Думаю так и говорю Шурке:
— Не знаю… Мама отпустит ли. Да и… — и замолчал в нерешительности.
А Шурка говорит:
— Просись. Вера Александровна отпустит.
Я ничего не сказал ему на это, а сам все думаю, как же быть. А Шурка спрашивает:
— А это у тебя что же такое тут настроено? — и показывает на наши банки.
Я ему рассказал, чем мы с Федей заняты, а самому интересно стало, как Шурка отнесется к нашему новому занятию.
Шурка выслушал меня и говорит пренебрежительно:
— Занятно! Только это не по моей части, — а потом спрашивает: — Так вы и рыбу ловить бросили? Эх, вы! Ученые!..
— Да нет, мы и рыбу удить будем, только пока все некогда.
— Ну уж, я вижу — рыбаки вы пропащие! Потому ты и в Людец не хочешь ехать. Ну, что ж, воля твоя!
Мне показалось даже, что обиделся на меня Шурка. А у меня было такое чувство, будто меня в измене уличили.
Впрочем, обида скоро у Шурки прошла, и он хоть и улыбался пренебрежительно и губы презрительно сжимал, и подсмеивался над нами, но все же с интересом рассматривал наших зверушек и расспрашивал о них.
IIНа другой день Шурка с утра ушел в больницу на перевязку, а Екатерина Васильевна — в город за покупками.
А мы с Федей опять на Ярбу пошли за мотылем. У нас такие утренние прогулки уже в привычку вошли.
Спускаемся мы под гору к реке, а у меня все вчерашний разговор с Шуркой из головы не выходит. И в Людец очень хочется съездить. Что мама меня отпустит, в этом я не сомневался. Но Шурка сегодня утром, когда уходил в больницу, так и не вспомнил о своем приглашении. Впрочем, я его еще увижу сегодня… А вот как бы сделать, чтобы и Федю позвал? Федю… А кто зверушек кормить будет, если и Федя уедет?
Так задумался я над этим трудным вопросом, что иду, смотрю в землю и ни на что не обращаю внимания.
Вдруг Федя говорит мне:
— Смотри-ка, Шурик, Тараканщик идет. Пойдем к нему.
А Тараканщика мы давно уж не видали, он уезжал куда-то. Я ему обрадовался, да и спросить у него кой-чего было надо.
Тараканщик шел по другой стороне улицы и был на этот раз без своего снаряжения — сачка и сумочки, вид имел городской, — в белом кителе с золотыми пуговицами и в новой фуражке. Видимо, в город шел.
Подошли к нему, поздоровались.
— А, — говорит, — великим натуралистам мое почтенье! Я к вам зайти хотел. Звать вас завтра на Иваческое озеро. Пойдем? Пойдем. Так?
На этот раз Тараканщик поторопился за нас сам себе ответить. Я не вытерпел, рассказал ему тут же о метлице все, что от Шурки слышал.
Тараканщик задумался.
— Я слыхал об этом явлении. И читал кое-что. Но не видал. А явление, действительно, интересное. Интересное? Интересное. Не поехать ли мне вместе с вами в этот самый Людец? А? Это далеко?
— На пароходе, — говорю, — верст тридцать будет.
— Так. А когда пароход идет?
— В два часа.
— Ах, как жаль! Как досадно. Мне к двум часам никак не освободиться. Урок… потом еще одно дело… Нет! Не освободиться… А если завтра?
— Так ведь завтра-то уж, может быть, поздно будет. Поедемте сегодня! А?
— Ну, никак нельзя. Нельзя? Нельзя. До четырех часов я буду занят.
— Да пойдемте, Шурик, пешком, — сказал вдруг Федя. — Ведь по сухому пути до Людца всего тринадцать верст. Четыре часа ходу, а то и три. В пять выйдем, а в восемь придем…
— А ведь это идея, — сказал Тараканщик. — Богатая идея! Так? Значит, идем? Идем. Дорогу знаете?
— Дорогу я знаю, — сказал Федя.
Порешили мы на том, что Тараканщик зайдет за нами в пять часов, и мы отправимся.
Ушел Тараканщик. А мы с Федей побежали на Ярбу.
— Давай, — говорю, — Федя, наловим сегодня побольше мотыля, чтобы зверушкам и на завтра хватило.
Так и сделали.
Когда мы вернулись домой, был уже первый час.
Проходя через переднюю, я заметил, что на столике уже нет вещей Екатерины Васильевны. Спрашиваю Марьюшку:
— А что, гости наши уж на пароход ушли?
— Только что ушли. Тебе кавалер-то этот письмо на столе оставил.
В самом деле на столе лежала четвертушка бумаги. На ней твердым красивым почерком Шурки было написано:
«Шурик! Плюй на своих зверушек и иди сейчас же на пароход.
Вера Александровна тебя отпустила, мама с ней разговаривала.
И Федю своего бери. Будем удить на метлицу! Ура!!!
Шурка».Когда пришла со службы мама, она очень удивилась, что я дома.
— Что же ты не поехал в Людец?
Я рассказал ей о нашем плане идти в Людец пешком вместе с Тараканщиком. Мама слегка обеспокоилась:
— Пожалуй, это не совсем удобно будет, если вы все трое нагрянете к Екатерине Васильевне без предупреждения. Куда она вас денет?
— Так ведь мы, мамочка, к Бутузовым и не пойдем. Мы прямо на берег Сны придем, к Якову Ивановичу. И ночевать на берегу будем. Ты мне только дай с собой поесть чего-нибудь.
— Ну, ладно. Идите. Только ведь устанешь ты! Да будь осторожен, в воду не упади.
Как только мы пообедали, я стал собираться. Взял сачок, две баночки с веревочными ушками. Достал со шкафа запыленные удочки, — больше месяца они лежали там без употребления, — и свою «рыболовную» корзину.
Марьюшка дала мне хлеба, яиц вареных, пирога кусок, мяса холодного, чаю и сахару в бумажке.
Только успел я собраться, Федя пришел. Тоже с удочками, корзинкой и с чайником жестяным. Вышли мы с ним за ворота и стали ждать Тараканщика.
Не просидели мы и двух минут, видим, идет Тараканщик. Идет тяжело, сачком, как посохом, подпирается. Кроме обычной сумочки через плечо, висит у него за спиной большой мешок с карманами, а к нему привязан сверху еще какой-то снаряд — рамка железная, обмотанная не то марлей, но то канвой толстой.
— А, — говорит Тараканщик, — вы уж готовы? Готовы. Так. Пошли? Пошли.
Пока шли городом, к нам несколько раз ребятишки привязывались с обычным своим приветом:
— Тараканщики, тараканщики! Куда пошли, тараканов морить?
Тараканщик на них нисколько не сердился, а еще сам шутил с ними.
Прошли длинную дамбу, насыпанную через болотистую пойму, что отделяла наш город от берега Сны. На старом скрипучем пароме, сплошь уставленном лошадьми и телегами, переехали через Сну. Прошли мимо усадьбы с березовой рощей, а потом свернули с большой дороги на проселочную. И вот уж мы идем между двумя стенами высокой только что зацветающей пахучей ржи.
