Леонид Семаго - Зеленая книга леса
Бобры, повалив еще несколько осин, почему-то снова ушли в глухое подземное сидение, и олень, не надеясь больше на своих спасителей, догрыз все, что было можно, и пошел через кусты, пока не вышел на торную кабанью тропу, которая вывела его в старый бор. Тут под мачтовыми соснами после последнего снегопада, как зеленые кусты летом, лежали обломанные ветки с хвоей и шишками. На них удалось прожить несколько дней, но бродили здесь и другие олени, и не хватало на всех скудного корма. Да это и к лучшему, потому что не оленья еда сосновая хвоя. Наедаясь ее, не раз погибали, не дожив до весны, молодые и старые звери.
С неделю видели красавца-оленя лесорубы. Он выделялся среди других, собравшихся на вырубку, не только рогами, ростом и статью, но и особым, темным окрасом шерсти. Кроме него, здесь нашли спасение десятка полтора оленух и прошлогодних телят. Рабочие не спешили жечь в кострах ветки, оставляя их оленям, терпеливо, который раз, укладывали раскатанные ночью поленницы из зеленых осиновых кругляшей, уезжая вечером, сбрасывали с саней остатки сена.
Но в одну из ночей по санной дороге забежала на вырубку шестерка одичавших собак. Не было у этой случайной своры волчьей согласованности охоты, каждая кинулась за выбранной жертвой, и это спасло оленей. Они разбежались, но больше на то место не возвращались. Оставалось одно: идти к проезжей дороге, куда в прошлые зимы привозили сено, веники, жом и другой корм. Правда, сюда наведывались кабаны, но то были молодые звери, подсвинки, которые и табунком не решатся напасть на живого оленя. Но они не боялись оленей и не уходили, пока не наедались.
Держится под деревьями ночной мороз. Сверху не видно, как тело лежащего зверя сотрясают приступы дрожи. Не бегают в мороз, не скачут животные, чтобы согреться, а дрожат.
И дальше летит вертолет. В снеговую белизну глубоко и четко врезаны извивы лесных ключей. Вдоль берегов, как пятна от взрывов, кабанье рытво: раскидали полуметровый слежавшийся снег трудяги-звери, чтобы покопаться в мягкой земле ради вкусных корешков. Копались ночью, а на день легли «котлом» в гуще заснеженных сосен, куда уходит узкая, натоптанная тропа.
Черными колодами лежат на снегу лоси. А те, которые стоят, выглядят уродливо коротконогими. Олени тонут в снегу чуть ли не по брюхо. По следам видно, где лоси бродили, где олени, где кабаны. Лось широким шагом по любой целине шагает, и за ним сама собой вырастает глубокая борозда в снегу. Шаг у оленя короче, чем у лося, и его следы почаще. А кабан-коротышка всем корпусом пашет снег и боками выглаживает стенки тропы, как желоб.
Открытые места на займище, как стежками, прошиты лисьими нарысками: свозят сено с лугов, и лисы проверяют каждый стог, вылавливая лишенную защиты мышатву. Пока еще везде следы одиночек: не подошла пора семейной лисьей жизни.
Белой глыбой повисло на самой высокой, на самой могучей сосне бора гнездо последнего крылатого аристократа Усманского бора орла-могильника. Целый сугроб на вершине дерева-великана. Хозяева гнезда где-то за теплым морем, а тут живут только их соседи, пара старожилов-воронов. Вертолет вспугнул обоих с небольшой поляны, в углу которой чернело бесформенное пятно: для кого-то из крупных зверей слишком жестокой оказалась зима, взяв дань без очереди. Вместе с воронами взлетел с того пятна огромный по сравнению с черными птицами беркут. Давно уже повадились прилетать сюда зимой эти орлы, может быть даже из лесов Скандинавии. На таких крыльях нетрудно за день осмотреть весь лес и найти печальную жертву зимы. Вот так, не проливая крови, живут на легкой добыче могучие птицы, цари пернатого мира.
Над усманским лугом и без того небольшая скорость вертолета кажется еще меньше, пока какая-то крупная ширококрылая птица ракетой не проносится мимо. А на самом деле это встретился неторопливый зимняк, вылетевший на мышиную охоту. Вот она, высота птичьего полета зимой! Он мог бы и повыше взлететь, да незачем. С высоты, конечно, увидишь больше, да поймешь меньше, потому что ни полевка, ни мышь на снегу под солнцем сидеть не будут. Если и выскочит зверек наверх, то через несколько метров снова нырнет вниз. А день еще очень короток: его для охоты еле хватает.
На следующий день, такой же солнечный, тихий и ясный, уже рейсовый самолет показал мне ту же зиму и тот же лес со своей высоты. С той, на которой птицы только весной и летом летают. Совсем иначе выглядели и лес, и давшая ему название маленькая речка, и вся зима. Не разглядел я вчерашних следов, не увидел знакомого оленя, еле различимой черной ниточкой тянулся от реки ручей. Красиво, величественно — ничего не скажешь. Но на земле зима все-таки лучше!
Ополовничкиочью из-за какого-то недосмотра в погодной кухне зимы вырвался на свободу удалой восточный ветер и с утра пошел гулять по полям, лесам и речным долинам. Раскачиваются стволы, перекрещиваются на снегу голубые тени, шумит лес. Этот шум не похож на летний, в нем много стука и скрипа. Кряхтит разорванный морозобоинами старый ясень, сухая осина, повиснув в развилке соседнего дерева, ерзает в ней с тележным скрипом и взвизгиванием, надломленный черноклен попискивает, как слепой котенок, постукивают друг о друга мерзлые сучья, трепещут пересохшие, жесткие листья дуба. На самом верху, балансируя завернутым набок хвостом, сидит и стрекочет сорока, но ветер уносит ее голос с собой.
А в глубоком лесном овраге — царство первобытной тишины. Повисли на толстых ветках, на кустах снеговые шали, и любой звук, не рождая эха, тонет в заснеженных склонах. Здесь еще правит зима, хотя до того момента, когда чаши дня и ночи на весах времени уравновесят друг друга, не так уж далеко. И у лесных птиц, в первую очередь у самых малых, все больше свободных от поиска корма минут. Одни тратят их на пение, другие — на весенние птичьи игры, третьим уже пора подыскивать пару и место для гнезда, четвертым просто приятно посидеть на пригреве, наслаждаясь в полудреме забытым за долгую зиму теплом солнечных лучей.
В развилках кленовых ветвей подтаивают комочки снега, и по серой коре расплываются, сползая вниз, темные потеки. А в одном из комочков словно черная бусинка поблескивает искоркой-зайчиком. Не бусинка, а птичий глаз, не снежок, а белоголовый ополовничек — махонький, пушистый шарик с длиннющим хвостиком. Позволив с двух шагов вдоволь налюбоваться собой, птица, словно очнувшись от полузабытья, встрепенулась, негромко пискнула; короткое, сдержанное чириканье раздалось в ответ, и тотчас в густом переплетении ветвей, не обгоняя друг друга, замелькали длиннохвостые силуэты.
Перескакивая с прутика на прутик, с кустика на кустик, ополовнички исчезли на другой стороне оврага, не дав сосчитать, сколько их было. Кажется, не более десятка. Вся семья, неразлучная с прошлого лета, и, похоже, последние дни вместе. Весна разлучит их, чтобы создать новые пары, новые семьи, которые разлетятся в разные стороны.
