Николай Коротеев - По ту сторону костра
Единственное исключение Попов сделал для Трофима, и то лишь твердо убедившись, что тот не желает ему зла.
Случай, о котором речь, произошел в армии, на втором году службы. После больших маневров Трофим уехал в отпуск. Попов, не без рекомендации Лазарева, замещал его на должности командира отделения. Вернувшись в часть, Трофим на радостях, что дома отношения между матерью и его женой наладились, все пошло к лучшему, не проверил бронетранспортер, а ночью, когда объявили тревогу, машина оказалась не готовой к марш-броску.
— В чем дело, сержант Лазарев? — нахмурился капитан Чекрыгин.
— Виноват, товарищ капитан.
— А если бы вы сапоги свои дали поносить, то приняли бы их обратно грязными?
— Никак нет…
— Пять суток.
Едва Чекрыгин отошел, Сашка прошипел Трофиму:
— Зверь…
— По-настоящему за такое десять полагается, — понурясь ответил Трофим.
— Что на меня не пожаловался?
— Я виноват. Принял машину, я и виноват. На подобное Сашка не нашелся что ответить.
С людьми Попов ладить не умел, тем более командовать ими, когда необходимо знать, что каждый может и на что способен. Командиру невозможно отделываться приказами. Пока Трофим отсиживал свой срок на губе, Попов, спрятав ложное самолюбие в карман, прежде всего извинился перед товарищами за фанфаронство и вздорные мелочные требования, которые предъявлял им, а потом они в полном согласии привели бронетранспортер в отличное состояние.
— Вот теперь другое дело, — похвалил капитан сержанта на следующей поверке. — А что пять дней не покурили, Лазарев, — здоровее будете.
Потом Сашка признался Трофиму:
— Перехитрил меня капитан Чекрыгин.
— Меня, выходит, тоже.
И оба рассмеялись, а с той поры стали друзьями.
Когда же они получили ответ Жихарева на свое письмо, то, не колеблясь, пошли к капитану. Тот сказал очень серьезно:
— Если вы поедете вместе, то беспокоиться не о чем. Попов не удержался от вопроса:
— Это почему же, товарищ капитан? Один я не гожусь?
— Вы друзья, — улыбнулся Чекрыгин, — а друзьям легче, когда они вместе…
Размышляя над тем, почему обычно несдержанный Сашка так упрямо отрабатывал тренаж с Жихаревым, Трофим не мог не вспомнить этого разговора с капитаном Чекрыгиным, а вспомнив, не мог не подумать о том, что Попов делает это немного и ради их дружбы.
Когда трасса была готова, ребята пообедали и высушили одежду. Трофим отмечал происходящее почти механически. Его помыслы занимал предстоящий спуск Сашки с обрыва в речную долину. Затем они направились к круче.
Попов шел впереди. Он сделался хмурым, сосредоточенным. Молчали и остальные.
Бульдозер стоял кормой к обрыву.
Сашка поставил ногу на трак и, ухватившись за дверцу, легко поднялся на гусеницу. Здесь он задержался, обернулся к товарищам. Трофим стоял почти рядом с машиной. Он специально проковылял несколько шагов вперед, чтобы быть ближе к другу. Лучше бы он так не поступал. Сашка вздохнул и пожалел себя, свою молодую жизнь. Ведь через несколько минут он может отправиться «стеречь багульник», как говорили о кладбище, поросшем этими рано цветущими кустами.
И уж совсем ни к чему — это он осознал через несколько мгновений — представились ему толпы народа, жиденький оркестр из пяти музыкантов, которые сопровождают обитый кумачом гроб и опускают его в выдолбленную в вечной мерзлоте продолговатую яму.
«А летом покойнички, поди, в ледяной воде плавают», — подумал он, поежившись. И еще он представил, какие красивые речи будут произнесены над его бездыханным телом, телом человека, «отдавшего свою юную бесценную жизнь за освоение сокровищ Севера».
Тут он точно сейчас только увидел Трофима, Жихарева, и еще ребят, и бывшего моряка-подводника. Сашка чертыхнулся про себя, потому что вдруг совершенно отчетливо понял: если он и дальше станет торчать на проклятой гусенице, то наверняка или бывший моряк, или Трофим с бальной ногой, или даже Аким Жихарев подойдет и скинет его, Александра Александровича Попова, с пьедестала доверия и чести, сам сядет за рычаги и поведет бульдозер вниз.
Сашка почувствовал, что ему очень трудно разлепить почему-то склеившиеся губы, что он будто осунулся за эти томительные секунды, похудел…
От нетерпеливого волнения Трофим шагнул к Сашке — наверное, чтобы произнести какие-то слова ободрения. Это словно послужило сигналом. Сашка заставил себя поднять руку и помахать прощально. Тогда, как бы глянув на себя со стороны, он увидел, что его жест и поза похожи на жест и позу космонавта, перед тем как тот занимает место в кабине ракеты.
Сашке полегчало, особая гордость наполнила его сердце. А когда ему ответили, тоже приветственно подняв руки, он постарался улыбнуться бодро, уверенно и влез в кабину.
Усевшись поудобнее, Сашка скинул меховые варежки и вытер о колени вдруг вспотевшие на морозе ладони. Положив их на рычаги, дал газ. Потом осторожно и плавно включил сцепление. Бульдозер тронулся.
Перед взором Сашки маячили верхушки елей. За окошком заднего обзора он видел кромку обрыва, которая была еще метрах в десяти. Чуть в стороне, на самом краю спуска, появилась фигура Жихарева с предостерегающе поднятой рукой.
Сашка увеличил скорость. Жихарев тут же подал вперед ладонь, одерживая Попова. Тот подчинился. И уже через секунду убедился в правильности предупреждения. Едва кабина поравнялась с Акимом, как левая гусеница начала скрести по камню. Бульдозер стало заносить правым боком в обрыв. Попов догадался об этом по верхушкам елей, служившим ему теперь ориентирами. Две вершинки приходились точно по бокам левой стойки кабины. Сашка видел, как они сдвинулись влево.
Не успев ни испугаться, ни растеряться даже, он потянул на себя правый рычаг, замедлив движение гусеницы. Вершинки стали на место.
«Гм… Ловко получилось, — похвалил сам себя Сашка. — Чуток опаздай — завалился бы на бок…»
Настал критический момент. Вот-вот почти двенадцатитонная махина клюнет кормой и Попов вместе с ней рухнет вниз.
Удержится ли машина? Не перевернется ли по инерции, несмотря на «якорь» отвала?
Сбоку орал что-то Акимыч. Чего — не разобрать, да и разбирать не хотелось, ни к чему. Ори не ори, рычаги в руках у него, Александра Александровича Попова, и нечего — поздно! — лезть с советами и пожеланиями…
Проходили мгновение за мгновением, но бульдозер не опрокидывался в обрыв, только все больше и больше нависал над ним. Заскребла по камню правая гусеница. Вершинки подвинулись вправо. Он повторил проведенный ранее маневр, только теперь наоборот, потянув левый рычаг. Ели, словно стрелки прибора, заняли прежнее положение, которое свидетельствовало, что обе гусеницы одинаково вылезли над ровной в этом месте кромкой.
