Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 18. Посиделки на закате
Дикие козы есть в горах Европы, Азии, Африки, видел я их на Аляске. Считают, родословная домашних коз восходит к азиатскому винторогому козлу. Но вполне возможно, что родня у коз есть в разных местах земли.
Лучше всего домашние козы чувствуют себя там, где есть горы. И не случайно большим числом коз славятся Турция, Греция и Швейцария. Они тут пасутся часто почти безнадзорно. Были времена, они роднились с горными дикарями, принося крепкое, способное к размножению потомство. Многие козы дичали. Людям это стоило дорого. Козы в буквальном смысле съели леса во многих южных местах Европы, в Малой Азии и Северной Африке, они способствовали опустыниванию земель.
Скотоводство продвинуло коз на равнины. Они тут чувствуют себя вполне хорошо. И все-таки гор козе всегда не хватает. Она ищет любую возможность куда-нибудь влезть: на сарай, на стог соломы, на трактор, на… дерево – у Дона я видел вербу, облепленную козами, как обезьянами…
В библейской древности коз водили, главным образом, ради пуха, мяса и кож. Знаменитые кашмирские шали и мохеровые шарфы – козий пух. Но издавна славится и козье целебное молоко, особо – парное. В прошлом веке в Европе у двери молочных лавок держали на привязи коз. «Вам сколько?» – спрашивал продавец и надаивал на глазах покупателя сколько надо. А в египетских городах, пишут, еще недавно можно было увидеть женщину, гнавшую улицей три-четыре козы: «Сладкое молоко! Сладкое молоко!» Кому надо было козьего молока, открывали калитки и подавали посуду… Как далеко ушел человек от этого примитивного доения прямо на улице! И что остается в бумажных пакетах от прежней ценности молока?!
И в заключение несколько слов о козьем характере. Умна, подвижна, капризна, задириста и всегда сама по себе. Привязчива к человеку, но может неожиданно дать рогами под зад. Одним словом, коза-дереза.
• Фото из архива В. Пескова. 23 января 1993 г.
Снежной зимой
В конце лета я получил от Агафьи письмо на восьми листах – всякие пожелания, новости, жалобы на болезни и на то, что «никто не летит», изба недостроена, печь надо класть, «а никого нету».
Лето в горной Хакасии стояло дождливым, летных дней почти не было. Но и зимой вертолеты увидел я дремавшими на приколе. Как вареные раки, брошенные на холод, заиндевело горбились они на стоянке. Летать некому. Цена – пятьдесят две тысячи за час – неподъемна. Летают только по крайней необходимости. Одна из них – вывозить охотников из тайги. К этой оказии я и пристроился со своим рюкзаком.
Летим. День из тех, о которых Пришвин сказал: весна света. Тайга нежится на ослепительном солнце под подушками снега. Его так много, что стадо маралов, спугнутых на кормежке шумом мотора, увязает в снегу и останавливается.
Река Абакан на быстринах не замерзает даже в очень большие морозы. И во многих местах по белому полю тянется черная лента воды. Она ведет нас все выше и выше в горы.
Один из охотников ждет прилета на дальней точке за рекой Еринат. И вот уже видим: суетится кто-то у темной груды поклажи. Представляю, каким сладким кажется человеку сейчас шум мотора. Четыре месяца без людей.
Вертолет не садится, лишь зависает, накрывая страдальца свистящей пургой. Летят в открытую дверь подбитые мехом широкие лыжи, ружье, собака, ящики и мешки и, наконец, кошкой влезает в машину леший, заросший рыжей щетиной, в сосульках, пропитанный снежной пылью. «Братцы, чего-нибудь закурить!» Как на войне, предпочел сигарете махорку. Глядит на всех жадно, как будто вернулся из космоса… Ноябрь был мокрым, промысел вовремя не пошел, пришлось сидеть в тайге по февраль. «Ребята, еще табачку…»
Агафья ждет вертолета.
Агафья, услышав шум вертолета, вынырнула из-под елок, едва мы коснулись колесами снега. Винт еще крутится, а она безбоязненно семенит к вертолету, благодарно машет варежкой летчикам.
Стихает мотор. И в белой молитвенной тишине слышен отчаянный лай Дружка. Ему, выросшему возле людей, здешнее одиночество на привязи, надо полагать, кажется каторгой. Взвивается на задних лапах от счастья, что видит людей.
Местечко между тем выглядит тут обжитым. Постройки – курятник, избушки, загон для коз, кладки дров – похожи на маленький странный Шанхай. На всем пласты снега толщиною едва ли не в метр. Над избушкой столбиком тянется к небу тощий дымок. Пар идет из ноздрей у застывших от любопытства коз. Изрыгает из пасти пар, готовый всех облизать и облапать Дружок.
Хозяйка приглашает нас в горницу. В прежней старой избе мы бы не поместились, теперь дело другое – просторно, светло, стены обиты дощечкой. Конечно, все разбросано как попало. Но такое приходилось наблюдать и на дальних лесных кордонах – если люди появляются редко, хозяйка с беспорядком свыкается и уже не стыдится его. Для Агафьи же это все привычно с рождения.
– Вот печь… – застенчиво обращает хозяйка наше внимание на произведение из двух полубочек, глины и кирпича.
От Ерофея я уже слышал всю эпопею сооружения новой печи. Трудились над нею всю осень. Глиняный корабль с трубой занимает порядочно места. У теплого бока печи лежанка – спать, в просторном чреве весело потрескивают сухие полешки кедра.
– Довольна избой?
– Да, неплохо, спаси Христос, вышло…
О подробностях жизни минувшего года говорить некогда. Предвидя это, ночью перед полетом обо всем я расспрашивал Ерофея. Он, помогая Агафье, а позже охотясь, прожил в краях этих с августа по декабрь. В августе достраивал с лесными пожарниками избу, потом, проводив строителей, сооружал печь, помогал рыть картошку, заготовил на зиму дров. Для охоты поселился Ерофей в пятнадцати километрах от «поместья» Агафьи, в брошенной лыковской избе. Каждые десять дней спускался на лыжах к избушке Агафьи («По глубокому снегу около четырех часов ходу».) Тут дожидалась его работа, с которой Агафья не могла справиться в одиночку.
Мы улетаем, Агафья вышла нас провожать.
Приносил с собой Ерофей хрипевший на севших батарейках приемник. Краем уха, хоть и «греховное дело», Агафья «мирские» голоса слушала. И вполне понимала, что к чему в удаленной от нее жизни. «Это це же стреляют, креста на них нет…» Или обмолвится: «Да-а, и в Писании сказано: будут глады, моры и гонения по местам».
Ерофей, охотничая, претерпел в этом сезоне немало лишений. Находясь с августа у Агафьи, попросил во время заброски в тайгу охотников переправить ему продовольствие на зиму. Но в суматохе мешок забыли. И поправить оплошность было нельзя – прилетов не было. «Мясо промыслить не удалось. И без чая и сахара жил. Пробавлялся картошкой, лепешками и лапшой. Жидковато, конечно, при хождении по тайге, зато фигура теперь, как у лося. И борода вон какая!»
И с ружьишком у Ерофея невеселое приключение вышло. Ружье он спрятал в тайге в старой кедрине. И надо же, именно это место в прошлом году накрыло лесным пожаром. С тревогой и любопытством добрался охотник к своему тайнику. «Сгорела кедра. От ружьишка осталось только железо. Ложу новую сделал. Из стволов в годности только один. С этим снарядом и добыл любительским промыслом пять положенных соболей. Размышляю вот, во что выручку обратить. Либо чай, сахар, либо – ружье, в тайге нельзя без ружья».
Вспоминая этот ночной разговор с Ерофеем, я подумал: надо бы нам помочь этому бесхитростному человеку. И помочь можно просто. Возможно, у кого-то без надобности хранится в доме старенькая двухстволка. Подарив ее Ерофею, вдруг оказавшемуся в обстоятельствах очень стесненных, мы тем самым протянем руку Агафье, помощь которой стала для Ерофея частью судьбы. Если слово это будет услышано, напишите мне в «Комсомолку».
…Зимний полет в верховья Абакана Ерофей, конечно, не мог пропустить. Пока мы тихо беседуем, пока Агафья раздает автографы кому на клочке бересты, кому на сотенной бумажке, Ерофей по-хозяйски оглядывает печь, прикидывает, сколько надо бы в нее кирпича доложить, справляется о козах, кормит с руки приунывшего петуха. Заходит он в избу вспотевшим, через распахнутый ворот рубашки виден шнурок креста. Я еще во время вечернего разговора шнурок заметил. «Влиянье Агафьи?» – «Да, получается так…»
Больной о болезнях будет в первую очередь говорить. Агафья – не исключение. И надо, как врачу, терпеливо выслушать ее жалобы. «Ломит спина… рука болит… ноги что-то плохо слушаться стали». Все леченье теперь Агафья связывает с горячими ключами. Они ниже по Абакану. Осенью Агафья упросила летчиков туда ее завезти. Оставив хозяйство на Ерофея, «восемь дней купалась в горячей воде с пользой великой» – зажила на руке рана, и оказались ненужными мази, которые вез я ей из Москвы. А вот спина, руки, ноги – болят. И разговор кругами опять приходит к горячим ключам. Я говорю: надо ждать лета, почаще будут летать вертолеты…
