Дэвид Эттенборо - Мадагаскарские диковины
Узнав, что мы отправляемся на Мадагаскар, один знакомый орнитолог попросил записать на пленку песню малагасийской сорочьей славки. Он говорил, что ее сладостному, чарующему пению нет равного во всем пернатом мире. Отыскать эту маленькую бархатисто-черную птичку с белоснежными пятнышками на крыльях и мерцающими белыми перьями на хвостике было довольно трудно. Она очень застенчивая и не бросается в глаза. Славка обитает в низких кустарниках и редко покидает насиженные места. Ее песня и вправду оказалась дивно звенящей трелью с нежной мелодией. Когда мы научились распознавать голос славки, то с удивлением констатировали, что их здесь очень много: веселые переливы доносились из разных уголков леса.
Однажды на заре мы сделали первую попытку записать пение славок. С собой у нас был специальный параболический рефлектор — алюминиевая тарелка более полуметра в поперечнике, — действующий наподобие звукового прожектора; в центре его помещался чувствительный микрофон. Рефлектор фокусирует звук, и его удастся улавливать на далеком расстоянии, одновременно отделяя от посторонних лесных шумов. Для записи мы выбрали одного солиста. Это был самец, самый смелый из всей компании, он заливался в кустарнике неподалеку от протоптанной нами тропинки, так что не надо было забираться в чащу.
Когда мы подошли к знакомому месту, он уже оглашал лес звонкой колоратурой. Я быстро вставил микрофонный шнур в магнитофон и аккуратно направил рефлектор в сторону кустарника. Ничем не потревоженная птичка безмятежно продолжала выводить тончайшие серебряные трели. Стрелка уровня звука слегка подрагивала в такт, бобины крутились, все шло почти как в студии. Идиллическая картина продолжалась минут пять. И вдруг чащу огласил леденящий душу вой, настолько громкий, что стрелку отбросило за край шкалы и она в испуге забарабанила по стенке прибора. Это были индри! Они вопили громче, чем в первый раз, а значит, были где-то совсем близко.
Джеф судорожно схватил камеру. Я быстро уменьшил громкость, опасаясь, как бы не испортился прибор, и принялся разглядывать в бинокль соседние деревья. Где же они? Невидимые крикуны, а их было несколько, продолжали голосить с той же силой, но, сколько мы ни пялили глаза, не могли уловить ничего. Неужто нам опять суждено остаться в дураках? Во второй раз это казалось вдвойне обидно. Я двинулся по «безопасной» тропе, еле сдерживая волнение и стараясь идти на цыпочках, что, впрочем, не очень удавалось. Лес содрогался от воплей, но ничем не выдавал присутствия индри. Честное слово, это был заговор природы! У меня непроизвольно сжимались кулаки.
Крики прекратились. И тут же высокое дерево метрах в десяти от меня чуть покачнулось и в воздухе мелькнуло бесформенное тело. Индри ушли. Мы снова остались с носом.
— Ну что ж, — вздохнул Джеф, когда мы в полном унынии брели обратно, — теперь у нас есть хотя бы запись их голоса. Если кто-то усомнится в существовании индри, можно будет дать прослушать их крики и сказать, что однажды мы были от них в двух шагах.
Действительно, запись осталась… Меня вдруг осенило: а ведь ее можно использовать! Орнитологи часто находят нужных птиц с помощью этого нехитрого приема.
Дело в том, что самцы своим пением привлекают подружек и одновременно заявляют права на некую территорию. Если воспроизвести птичий зов, на голос могут прилететь самки — взглянуть на кавалера — и самцы, чтобы изгнать непрошеного гостя со своей территории. Такой прием срабатывает не только с птицами. Несколько лет назад мне удалось подобным способом завлечь к кинокамере огромную квакающую жабу. Теперь у нас была запись голоса индри. Может, они тоже откликнутся на магнитофонный призыв?
Не могу сказать, что я сильно рассчитывал на успех. Звук, воспроизводимый нашим работающим на батарейках магнитофоном, был таким слабым и жалким по сравнению с настоящим криком индри, что в лучшем случае его можно было принять за пение далеких соседей. Но мы уже исчерпали все свои возможности, другого выбора не было.
Несколько дней мы терпеливо проигрывали запись в разных местах леса. Безрезультатно. Однажды ранним утром я поставил магнитофон на тропу, по которой мы ходили каждый день. Участок показался мне очень подходящим: отсюда начиналась глубокая лощина. На дне ее торчало несколько тонких деревьев, зато вся она густо поросла низким кустарником с широкими стреловидными листьями. В дальнем конце журчал извилистый ручеек, а за ним снова высокой стеной поднимался лес. Таким образом, перед нами открывался хорошо просматриваемый амфитеатр — лучшего места для наблюдений не придумаешь.
Джеф установил камеру, навинтив на нее самый мощный объектив. Когда он закончил приготовления, я включил магнитофон. Минуты две-три механический голос индри слабым эхом разносился среди безмолвных деревьев. Я уже решил сворачивать хозяйство и идти в другое место, как вдруг звук магнитофона потонул в громоподобном протяжном вое. Он никак не напоминал крик индри, я даже не мог представить, кто способен так вопить.
И тут на дереве в центре лощины я увидел одного из певцов — это был крупный пушистый черно-белый лемур. Он сидел на ветке метрах в десяти над землей. Передние лапы, грудь и задние лапы ниже колен у него были белые, на плечи, казалось, была накинута черная пелерина, на голове надета белоснежная шапочка.
Я обомлел. Это не мог быть индри. Мы видели шкуры этих лемуров в Антананаривском институте — они были совершенно черными, только на ягодицах виднелись белые треугольные заплатки, тоненькой полоской переходившие на спину. К тому же вопль был совсем не похож на тот, что мы слышали раньше с Мишелем.
— Ложная тревога. Это лемур вари, — с пренебрежением сказал я Джефу. — Мы легко снимем его в столичном зоопарке. Самым крупным планом, каким пожелаем.
Но Джеф уже включил камеру, и я не стал прерывать съемок. Во-первых, зверь был сказочно красив, а во-вторых, кадры, полученные в естественной среде, гораздо интереснее сделанных в зоопарке. К тому же мы расположились в идеальном месте — на крутом обрыве, оказавшись почти на одном уровне с лемуром; дерево, на котором он сидел, отстояло от нас в двадцати метрах.
Магнитофон продолжал воспроизводить вопли индри. Зверь возмущенно уставился на нас большими желтыми глазами. Он с раздражением заулюлюкал. Слева из-за деревьев донесся ответный рев. Повернувшись, я увидел еще двух лемуров. Они сидели, вытянув шеи, и недоуменно разглядывали нас. Первый лемур поднял лапу и подтянулся на ветку повыше. Я отметил про себя, что двигается он иначе, чем его собратья, например кошачий или бурый лемуры, ходящие на четырех лапах. Странно, ведь лемуры вари чрезвычайно сходны с ними. Почему же этот ведет себя не по правилам? Мне показалось, что движениями он скорее напоминает сифаку.
