Иржи Кршенек - Длинные уши в траве. История косули Рыжки
— Ну уж нет! Она нас любит. Видел бы ты, да хоть сегодня, как она лежала у моих ног и ждала, когда мы наконец возьмем ее прогуляться.
— Я все знаю, — сказал папка и встал. — Но нам нельзя с этой нашей любовью слишком перегибать палку. Нельзя навязываться Рыжке. Мы ведь взяли ее у леса на время, чтобы помочь ей. И я думаю, наступила пора мало-помалу возвращать ее лесу.
— Но она еще маленькая!
— А ты погляди на фотокарточку, где она сидит возле розовой миски, — сказал папка. — Миска, пожалуй, больше, чем Рыжка. А нынче?
— Но в той книжке, что ты принес, написано, что косулю, которую выходили люди, вряд ли можно вернуть лесу, — сказала я. — Я покажу тебе это место вечером.
— Дочка, дочка, я же не собираюсь спорить с тобой. Тех, что написали эту книжку, я уважаю, спору нет, они знают о природе очень-очень много. Но сколько бы они ни знали, это вовсе не значит, что они знают о ней все. Все знают только дураки, заруби себе это на носу. Мы просто попробуем вернуть Рыжку лесу.
Я молчала, мне не нравились папкины разговоры. Хотя все, что он говорит, всегда у него хорошо продумано, но с мамой мы чаще находим общий язык.
— А если у нас не получится? — спросила я.
Папка был уже достаточно взвинчен без своих сигарет, которые нарочно оставил дома, поэтому сказал:
— Дурацкие ваши бабские выдумки! Хоть бы вы не выводили меня из себя вашими «а если». Поначалу вы не верили, что Рыжка выживет. Она выжила. Потом вы ныли, что она никогда не будет ходить. Она ходит. Но вам и этого мало, вы захныкали, что она не научится вставать. Она выжила, выросла, научилась ходить, вставать, бегать во всю прыть, а вы все свое: «А если…» Что вы хотите? Чтобы она играла на скрипке «Юмореску» Дворжака?
Я опять примолкла, пока папка не успокоился и пока мы не нашли Рыжку в норке под кустарниковым грабом. Когда Рыжка увидела нас, она нарочно свесила уши и сделала вид, что нас не замечает.
Я наклонилась к ней, потому что знала: по всей видимости, она с нами не пойдет, но папка сказал:
— Рыжка выбрала себе чудесное местечко. Умница, надо это признать. Давай оставим ее в покое.
— Здесь? Так и оставим ее здесь, в лесу?
— Да, здесь, в лесу, ее и оставим, — заявил папка. — Если захочет, сама придет. Никто ей не мешает.
— Но ведь ей из леса не хочется, папа. — Я начала ныть почти как Ивча. — Она никогда не уходит из леса сама, ее приходится носить на руках.
Но у папки вдруг сделалось какое-то странное настроение.
— На этом ношении пора поставить точку. Пошли.
Что мне оставалось? У нас уж так заведено: когда-никогда мы можем спорить с мамой, но папку слушаемся беспрекословно. Мы оставили Рыжку в лесу, я только и мечтала о том, чтобы она поднялась и побежала за нами, а она — ни-ни. Спокойно дала нам уйти, только провожала нас взглядом; даже когда совсем потеряла нас из виду — тоже молчала, не пискнула.
Я чуть не ревела. Когда мы пришли домой, мама уже вернулась из деревни.
— Где Рыжка? — спросила она.
— Где ж ей быть? Дома, — сказал папка. — Осталась в лесу.
— Ты оставил ее в лесу? — удивилась мама. — Ты совсем спятил! Ей надо дать кашки и вечером…
— Если ей захочется каши, придет, у нее есть ноги, — отрезал папка. — Четыре ноги.
И тут же пошел в дом за сигаретами.
Мама поглядела на меня.
— Что с папой?
— Ничего. Мы пошли с Рыжкой прогуляться, а когда я ему сказала, что она еще маленькая, он мне ответил… А потом я уже ничего и не говорила.
— А что он сказал? — спросила мама.
— Да не помню, у меня все перепуталось, — ответила я. — Рыжка наверху, в норке, а взять мне ее не позволили.
Я едва не плакала. Ивча ревела, бабушка шепталась с мамой, а дядюшка стал заводить Артура. Бабушка тут же кинулась к нему и сказала, что все скоро провоняет от этого бензина, да и зверей он распугивает, но что все на свете по грехам нашим деется, и все такое прочее… Дядюшка обиделся и обронил: «Ага, мамочка» — и пошел рыбу ловить, а мама сказала Ивче:
— Ты еще тут будешь реветь! Никто тебе ничего не сделал, а ты вечно губы дуешь.
Ивча обиделась, и вообще никто друг с другом не разговаривал, а бабушка приняла порошок.
Стало темнеть, Рыжки нет как нет. Папка сидел на мостике, и мама подошла к нему:
— Чего бы тебе хотелось на ужин?
— Я не голоден.
Но он все-таки поднялся и пошел расщепить несколько полешек и еще поджег в очаге сухую дубовую кору. Я нарочно ходила по дороге, думала, что Рыжка учует меня, а обиженная Ивча все фокусничала в нашей комнатушке и, наверное, со злости трясла Вольфом.
Кто-то шел мне навстречу, и по тому, как этот человек сопел, я поняла, что это дядюшка возвращается с рыбалки, размахивая подсачком.
— Где бабушка? — спросил он меня.
— Пошла лечь, голова болит.
— Ну, ясно. Все это мне боком выйдет. Я во всем виноват. Я всегда во всем виноват, — сказал дядюшка в задумчивости. — Рыжка уже пришла?
— Она еще в лесу.
— Там ей лучше. Тут бы у нее скоро лопнули нервы.
Я направилась к дому и увидела, что у костра с папкой теперь сидит и мама и они о чем-то возбужденно разговаривают.
— Ничего с ней не случится, — услышала я, как папка убеждал маму. — Пойми это хоть ты.
— Да я понимаю, — говорила мама. — Но успокойся, наконец. Ты слишком переработался, тебе бы надо все эти расчеты отложить на денек-другой. Ничего особенного не случится.
— Вовсе я не переработался, — защищался папка. — Я в полном порядке. Но знаю, чего я хочу и что делаю. Думаешь, мне самому не хотелось бы видеть Рыжку здесь, в ящике, в безопасности? Но что в этом толку, раз она стала большая и самостоятельная косуля? Словом, предпочла ненадежное существование на свободе надежному существованию в ящике. И я должен помешать ей в этом?
Вот так они сидели у костра и разговаривали, а я прислушивалась, не зашуршат ли листья. Но где там! Стояла тишина, даже дядюшка не гудел, а от реки тянуло холодом.
Я пошла к Ивче, но она от расстройства уже спала и держала Вольфа за ноги. Я растянулась, как была, в тренировочном костюме на кровати, погасила настольную лампу и распахнула настежь окно. Слышно было, как трещит костер и как наши разговаривают, а когда они на минуту примолкли, мне показалось, что откуда-то донеслось посвистывание Рыжки. Я высунулась из окна, чуть не вывалилась, но, должно быть, посвистывание мне почудилось, потому что в лесу стояла мертвая тишина — мышка и то, казалось, там не шуршит. Едва я улеглась, как снова уловила это тихохонькое посвистывание, и тут я вспомнила, что это вовсе не Рыжка, а часы с кукушкой, которые папка привез из России, — когда они идут, то посвистывают, как Рыжка.
