Радмир Коренев - Собака — зверь домашний (Первое издание)
Настал час отхода. Согласно расписанию я находился на кормовой палубе, готовый отдать Швартовые и поднять трап. Бич вертелся рядом. Он подходил то к одному, то к другому, прислушивался, принюхивался и заметно нервничал.
Наконец с мостика раздалась команда: «Убрать трап!»
Бич тотчас сбежал на берег. Мы звали его, манили, задерживая подъем трапа, а он сидел на берегу невозмутимый, отчужденный и, видимо, ждал уже другое судно, которое станет на продолжительный ремонт.
— Бич! Бич! — кричали мы. — Бич!
Но пес и ухом не повел.
Да-а… Он был судовым и в то же время убежденным береговым матросом.
Ну что ж, прощай, Бич! Жаль расставаться. Привык я к тебе, «сработались». Но чувства чувствами, а служба службой… Прощай, друг!
Мы еще несколько дней простояли на рейде, готовились к выходу в море, получали кое-что из снабжения, а в последний день я отпросился на берег. И занесло меня в одну развеселую компанию, откуда возвращался уже за полночь. На рейдовый катер я опоздал, а в портофлоте и переждать негде. Повертелся я на опустевшем причале, поплакался возле бесчувственного диспетчера и пошел куда глаза глядят. Идея родилась на ходу, и я решил заночевать у друга на морозильнике. Благо, они стали в ремонт на наше место. С надеждой вроде и жизнь веселее стала. Иду вразвалочку и что-то мурлыкаю. Взбираюсь по трапу и уже приготовил пару слов для извинения за беспокойство, как вдруг передо мною вырос большой пес: «Гав, гав!..» И пошел авралить. Шерсть дыбом, клыки возле моей коленки, и хоть я не робкого десятка, а отступить пришлось.
— Вот черт, разбазарился, чтоб тебе провалиться, — негодовал я. — Сейчас с каждого судна высунется вахтенный и тысяча вопросов: «К кому? Зачем? А кто и откуда, да еще пьяный». Тьфу, развели псарню. — Я отступил еще на шаг и узнал флотского. — Бич! Дружок! — обрадованно позвал я. — Ты что, не узнал? Хитрец, не пошел с нами…
Пес умолк, прислушался, потянул носом.
— Ну вот, узнал, свои! — Я протянул руку, чтобы погладить друга, но он будто сбесился. Взлаял так, что на губах пена выступила.
— Эх ты, предатель, — буркнул я и заметил сонные глаза и приплюснутый нос за стеклом иллюминатора. Лицо явно ухмылялось и торжествовало. «Вахтенный матрос», — догадался я. Конечно, без посторонних спокойнее. Пришлось ретироваться и топать на морвокзал, проклиная себя, собаку и морду в иллюминаторе…
Прошло два года.
Был декабрь. Нас поставили в док и после осмотра корпуса снова толкнули к заводскому причалу. Я, как обычно, готовил кормовые концы, когда вдруг услышал: «Вон он!» И точно: на причале сидел Бич, живой, здоровехонький, и приветствовал нас кончиком хвоста.
— Бич! Бич! — крикнул я. — Дружище!
Пес явно ждал нас и нетерпеливо перебирал ногами. Лишь только укрепили трап, он был тут как тут и, по обыкновению, старательно обнюхал каждого. Не избежал этой процедуры и я. Более того, он, подхалим несчастный, лизнул мою руку в знак особого ко мне расположения.
— Ну плут, ну двуличный, — журил я его, а сам был безмерно рад вернувшемуся другу.
И все началось, как и два года назад. В своей жизни я не встречал дисциплинированнее и неподкупнее «вахтенного». Ибо Бич, в отличие от иных, был всегда сыт и в деньгах не нуждался.
Мы честно отмолотили с ним зиму, а когда настало время покидать завод, я решил оставить собаку у себя на траулере.
Мне уже известна была его манера ускользать, и я принял необходимые меры. В первую очередь, попросил капитана предупредить меня заранее об отходе. Естественно, объяснил причину.
Весь день мы прождали буксирный катер. Все было готово к отходу: и машина на «товсь!», и команда в сборе. Лишь концы и трап связывали нас с берегом. Майское, весеннее солнышко шариком закатывалось за гигантский вулкан, на судах спускали государственные флаги, а буксира все не было.
— Сейчас подойдет. Сейчас подойдет, — отвечала диспетчерская, и мы убеждались, что самый длинный час — у портового флота.
Прошел ужин, за ним чай. Погасли, растворились в синеве красные прожилки заката, на судах зажглись наружные осветительные огни. Пес сидел на своем штатном месте, на телогрейке, у трапа, и, казалось, ни о чем не догадывался. Упитанные чайки дремотно покачивались на воде, как чучела, забытые на ночь. Но вот взвыла сирена катера, вспугнула птиц, и все пришло в движение: под напором буксира качнулось судно, засуетились люди, закрутилась лебедка. И хотя я был все время начеку, все-таки опоздал, прозевал Бича, он оказался проворней. Еще не кончился сигнал сирены, а он пробежал по трапу. Что самое интересное, не махнул куда-то, как бывало, по своим делам, а сел на берегу и смотрел, вроде бы усмехаясь: «Ловите рыбку, а мне с вами не по пути. Мне и на берегу неплохо. Море не моя стихия».
— Бич! Бич! Иди ко мне! Бич!
Пес смотрел на меня так, будто никогда не видел.
«Вот это финт, мы стали чужими в одно мгновение, до отхода». Разве сразу я мог понять, сообразить, что за те многие годы, которые Бич прожил в порту, он изучил всю нехитрую механику судовой службы. Он угадывал настроение палубной команды, понимал их слова и жесты, улавливал волнение, обычное перед отходом в рейс, и чуял, что судно уйдет. Чуял инстинктивно и, как крыса с тонущего корабля, бежал на берег. Но, самое главное, он всегда с беспокойством следил за работой со швартовыми концами. Стоило подойти и взяться за кнехт, как Бич уже скулил и заглядывал в глаза. Но бывали и местные перешвартовки на акватории завода, тогда пес оставался на борту. Просто уму непостижимо, как он угадывал. Ведь в обоих случаях швартовка с подъемами трапа была налицо. Разница была лишь в наличии команды: все на борту или нет. А может быть, ему передавалось настроение?
— Братва! Подождите! — завопил я. — Не отдавайте концы! Не прикасайтесь к трапу!
С суточной порцией свежего мяса, рискуя схлопотать выговор от начальства, я ринулся на берег, а повар на камбузе, наверное, точил огромный нож. Но другого выхода у меня не было. Я не силен в собачьей психологии, но сообразил, что надо «сбавить ход» и подходить к Бичу спокойно.
— На! — протянул я ему кусок. — Ешь!
Пес аппетитно облизнулся и даже слюна повисла на губе, но ко мне не подошел. Он недоверчиво посмотрел на мои руки, глянул в глаза и, отбежав, сел поодаль. Видно, мое возбуждение передалось псу, и он почуял опасность. Зазвать его на судно уже не оставалось надежды.
— Бич! На, на! — как можно непринужденней, ласковей произнес я.
Пес сидел в метре от меня, настороженный, недоверчивый и угрюмый. И тогда я бросил кусок на землю возле своих ног. Это была последняя попытка. А с траулера кричали: «Давай на борт! Оставь его!» Я сдался. Но появилась какая-то шавка. Вынырнула невесть откуда, подкатилась к мясу, и Бич не выдержал. Условный или безусловный рефлекс сработал четко, и пес ринулся на защиту своей добычи. Шавка шарахнулась в сторону, а я сцапал Бича за шерсть. Он рычал и кусался. Неблагодарный… Я тащил его наверх и чувствовал, что вот-вот уроню. Он смирился, и я отпустил его на палубу. Трап уже был поднят и швартовы отданы.
