Радмир Коренев - Собака — зверь домашний (Первое издание)
Родин отвернулся. Ему стыдно было смотреть в эти глаза. Он сознавал свое фальшивое поведение и уже не мог исправить ничего.
— Швабры! Растаку иху мать, — ругнул он неизвестных хозяев. — Возьмут собаку, а потом выбросят. Конечно, пес не в моем вкусе, — рассуждал он, подходя к дому, — не та масть, урод, а все живое существо — порода. Такой не возьмет пищу из чужих рук и будет еще долго искать хозяина. Бессердечные, бессовестные люди.
Родин не оглянулся, но чувствовал, как прожигает спину укоризненный взгляд измученной собаки.
— Зачем ты его гладил? — напустилась жена. — Теперь не уйдет. Ведь животные чувствительны к ласке.
— Постоит и уйдет.
— Есть будешь?
— Нет, — буркнул и ушел в свой кабинет-каюту, как он называл шутя отдельную комнату.
Жена стучала посудой, завывала музыка в телевизоре, мелькали картины сельской жизни. Урчал трактор — на полях Большой земли шла посевная.
«А у нас еще зима», — подумал Родин и глянул в окно. Красный горбатый силуэт по-прежнему возвышался над полем, и можно было подумать, что пес изучает снег.
Родин взял книгу и лег на диван: «Вот дожился, вдаль вижу, как беркут, а перед носом туман. Пока разглядываешь горизонт, можно на рифы выскочить». Он надел на нос очки и открыл страницу. Прочитал абзац, снял очки, протер их.
Интересно, ушел, боксер или нет? Запал в голову, как строка из какой-нибудь песни и сверлит, и сверлит. Родин вышел на кухню и уставился в окно.
«Стоит, стоит и смотрит на наш дом. У него адское терпение. Фанатик. Динозавр. А может быть, наскитался и нет сил двигаться дальше? Неприятная собака, непривычная и непонятная, медлительная, тугодумная и опасная. Какой дурак вывел эту породу? Овцебык, куда ни шло: шерсть и мясо. А этот ни богу свечка, ни черту кочерга. Бульдог — понятно. С ним охотились на бизонов. Тяжел, мертвая хватка. Дог сродни ему. Гордец, красавец, великан. Древняя порода. С догами и крепости защищали и ходили в атаку. Силища неимоверная. Бойцовый пес, а где сейчас? Вместо болонки в меблированной комнате на мягком ковре у ног изнеженной хозяйки. Нечто вроде золотого теленка, который не мычит и не доится. А боксер — помесь бульдога с чемоданом. И нести тяжело и бросить жалко. Хотя вот бросили… Есть же любители антикрасоты, сумасшедшие. А куда же деть наших красавиц овчарок, лаек, сеттеров и прочих из древнейших пород. Куда? Ведь эдак можно опошлить и испохабить все, а для чего? Для чего эти, с побитой мордой и обрубленным хвостом?»
Родин еще раз вспомнил матушку, бога, неизвестного хозяина и почесал затылок.
«Кому бы предложить пса? Наши в поселке не возьмут. Страхолюдина, не для двора. С такой тонкой шерстью только у грелки. Во! Затоптался… Что это он? Ага-а… Устал, Ложится. Ну пусть отдохнет. Потом поест, и снова в путь, наверное. Он без своего хозяина жить не сможет. Будет ходить, заглядывать всем в глаза и искать, искать, искать. Однолюб. Таким трудно. Наверно, получал на пути трепку — село обходил. Конечно, у каждого на цепи сытый зверь. А на дороге стая надоедливых шавок, а он нелюдим, чужак, да и ослаб от голода. Вот была у нас на судне собачурка — Щеткой звали. Веселая, игрунья, ну прямо мела по палубе. Весь флот знал ее. Ко всем ласкалась и на улице чувствовала себя, как на судне. У нее все друзья. Такая не пропадет. А этот одинок. Несчастный плод фантазии человеческой. Природа таких неприспособленных не создает. Конечно, в своей среде он преобразится, станет веселым, смышленым и резвым. Но где эта среда?»
Часы отстукали девятнадцать, солнышко повисло на вершине ольхи, под стволами вытянулись тени, длинные, как жерди на белом снегу. Во дворе послышался шум, и в кухню ввалились дети.
— Ну, гаврики, чем порадуете? У кого пятерка? Молчок? Ладно, на четверку согласен. Счас, брат, учеба нужна, как море. А к нам гость притопал…
Жена предупреждающе зыркнула, и Родин смолк. «Детей не хочет расстраивать, — сообразил он. — А меня вечно дернут за язык».
— Ну, садитесь за стол, — скомандовала жена и хотела задернуть штору, но в это время поднялся пес.
— Пап, а кто гость? Вон тот, что ли?
В багровом зареве заката горбатый пес казался еще горбатей. Он выгнулся дугой, стал еще краснее, как будто солнце, утопая, вылило на него свинцовый сурик.
Белое поле за окном окрасилось алой кровавой краской.
— Он, — ответил Родин и не донес ложку до рта, — боксер.
— А чей он?
— Не знаю. Блудит…
Парнишки вскочили с мест.
— Ну вот, начался ужин. Что отец, что дети. Сидите, — возмутилась мать, — второй раз накрывать не буду.
— А почему он такой худой? Давай накормим.
— Кормил уже. Не надо к нему ходить. А вдруг он больной?
Дети замолкли раздумывая. Мать задернула штору.
— Не отвлекайтесь! Мало ли собак бегает… Ешьте и — за уроки!
Родин успел заметить, что боксер лег опять.
— Смотаюсь-ка я в Елизово к Ларину, — решил он. — У них машина, гараж, а собаки нет. Возьмет, наверное.
Вскоре зарокотал во дворе мотоцикл. На землю опустилась ночь. Но в окно был хорошо виден темный клубок на снегу.
«Теперь не уйдет, — подумала Валя. — Не дай бог, сдохнет под окном… Хотя бы договорился с Лариным. Собака-то не простая»…
Родин застал Ларина в гараже.
— Привет, старина!
— А-а, Родин? — Ларин протянул руку. — Каким ветром?
— Попутным, как всегда, попутным, а ты все «Жигули» облизываешь?
— Вчера мотался в Паратунку и не почистил. Ну выкладывай, выкладывай. Что у тебя, так ведь не зарулишь…
— Подарок тебе имею. Хочешь породистого пса бесплатно? Боксер. В гараже или в комнате незаменимый страж. И вообще солидности ради… Ну как?
— Я бы с удовольствием, но жена…
«По крайней мере, честно», — думал Родин, выруливая к Нечаеву. От Нечаева он шпарил к Петрову, от Петрова к Орченко и удивлялся тому, что друзья его оказались рассудительны, холодны и практичны. «Пес — зачем он нам? За свинью лопает, а что караулить?» Резонно. Квартиры на этажах. Запоры с секретом, не то что у меня… Пес — и опоры и запоры. Да и то больше не как сторож, а друг четвероногий».
Последний поворот — и Родин вырулил напрямую к своему дому.
В свете фар увидел, как загорелись глаза и потухли.
«Не ушел. Сидит», — с сожалением подумал Родин. Он остановил мотоцикл, заглушил, но свет не выключил.
Родин подошел к собаке. Пес сидел, понуро опустив голову, но глаза его смотрели снизу вверх исподлобья, дико, по-волчьи, с синеватым холодным блеском. В них не было зла, но что-то отреченное, еще более зловещее остановило Родина.
«Черт… Страшен в своем молчании. Прямо как та собака Баскервилей. Хоть бы зарычал или хвостом-култышкой вильнул. Мертвец и только. Живой мертвец. А ведь ждет. Ждет, надеется. Верит в доброту человеческую. В своего друга, хозяина, который должен прийти. Надо только ждать, ждать и ждать…»
