Томас Рид - Собрание сочинений, том 4. В дебрях Южной Африки. Юные охотники. Охотники за жирафами.
Хоть и завзятый охотник, Гендрик был сильно смущен открывшейся перед ним картиной. И только сознание, что он не умышленно и не ради пустой забавы лишил крошку матери, успокоило его совесть.
Гендрик тут же решил подарить малыша брату: Ян давно мечтал о своем собственном — как у сестры — ручном зверьке. Вскормить зверька можно будет на коровьем молоке.
Гендрик сразу решил, что, хотя у крошки нет ни отца, ни матери, его нужно выходить и вырастить. Поймал он его без труда — зверек не хотел удаляться от места, где лежала его мать, и вскоре Гендрик уже держал маленького ориби на руках.
Потом юноша привязал мертвую самку к самцу и, укрепив один конец толстой веревки на рогах самца, пошел домой, волоча за собой обеих убитых им антилоп.
Они лежали на земле головами вперед, так что волок он их не против шерсти, и тела легко скользили по траве. Только покрытая густой травой луговина и отделяла Гендрика от нваны, поэтому юный охотник без большого труда доставил в лагерь свою добычу.
Увидав, какую добрую дичь раздобыл он на обед, все в семье очень обрадовались. Но больше всех ликовал Ян; и теперь он уже не завидовал Трейи, обладательнице маленькой газели.
Глава XXIII. ПРИКЛЮЧЕНИЕ МАЛЕНЬКОГО ЯНА
Лучше было бы Яну никогда и не видеть ориби — лучше и для него самого и для маленькой антилопы, потому что в ту ночь безобидное создание вызвало в лагере страшный переполох.
Все улеглись, как и в прошлую ночь: ван Блоом с тремя сыновьями и дочкой в фургоне, бушмен и Тотти на воле. Тотти забралась под фургон, а Черныш развел поодаль большой костер и растянулся у огня, закутавшись в свой каросс из овчины.
Все быстро заснули, не потревоженные гиенами. Объясняется это просто: три лошади, пристреленные днем, отвлекли на себя все внимание этих милых особ, как показывал их отвратительный смех, доносившийся издалека — с той стороны, где лежали конские трупы. Гиены получили обильный ужин; зачем им еще с опасностью для жизни подходить слишком близко к лагерю, где прошлой ночью им оказали столь нерадушный прием! Так рассудил ван Блоом — и, повернувшись на бок, мирно заснул. Впрочем, рассудил он неверно. Правда, в тот час гиены действительно занялись уничтожением конских туш, но ошибочно было предполагать, что такой ужин удовлетворит этих прожорливых тварей, которым, кажется, сколько ни дай, все будет мало. Задолго до рассвета ван Блоом, если бы проснулся, услышал бы их сумасшедший хохот совсем близко от лагеря и мог бы увидеть не одну пару зеленых глаз, устремленных на догоравший костер Черныша.
Впрочем, проснувшись раз среди ночи, он и в самом деле услышал хохот гиен, но, зная, что теперь бильтонг висит высоко, и полагая, что в лагере гиены никому не могут нанести вред, он не придал этому значения и спокойно опять заснул под их шумный концерт.
Вскоре, однако, его разбудил резкий, отчаянный писк — как будто предсмертный — какого-то животного, потом снова послышался писк, вдруг оборвавшийся, и показалось — оборвался он потому, что того, кто его издавал, удушили. В этих писках ван Блоом, да и другие, которые теперь тоже проснулись, узнали блеяние ориби, слышанное ими несколько раз в течение дня. «Гиены раздирают ориби!» — подумалось каждому. Но они не успели высказать это вслух, как новый, совсем иной крик достиг их ушей и заставил всех вскочить так быстро, как если бы под фургоном разорвалась бомба. Кричал Ян, и крик его прозвучал в той же стороне, откуда донесся писк задушенного ориби. «Боже! Что это значит?» Сперва их слуха достиг внезапный крик ребенка… потом послышалась глухая возня, словно была драка, и опять раздался громкий крик Яна, призывавшего на помощь; но голос мальчика теперь прерывался, и, казалось, зов доносился каждый раз все с большего расстояния.
Кто-то уволакивает ребенка!
Догадка возникла у ван Блоома, у Ганса, у Гендрика — у всех одновременно. Она их наполнила ужасом, но спросонок никто сразу не сообразил, что нужно делать.
Однако крики Яна быстро привели их в себя; и первое, что каждому пришло на ум, это кинуться в ту сторону, откуда доносился зов. Нащупать в темноте ружье означало бы потерю времени, и все трое выскочили из фургона безоружными. Тотти была уже на ногах и без умолку говорила, но о том, что произошло, она знала ровно столько, сколько и они. Расспрашивать ее не стоило. Издалека доносился голос Черныша. Бушмен не то громко причмокивал, не то изображал собачий лай; и тут они увидели пылающий факел, который уносила во мрак чья-то рука — несомненно, рука их верного Черныша.
Ван Блоом с сыновьями кинулись за путеводным огнем и бежали так быстро, как только могли. Вопли бушмена доносились до них непрестанно, но, к их безмерному ужасу, вперемежку с визгом маленького Яна. Конечно, никто не мог уяснить себе, чем все это вызвано. Они только спешили как могли, подгоняемые самыми страшными опасениями.
Когда их отделяло от огня шагов пятьдесят, они увидали, что факел вдруг опустился и опять поднялся, и снова опустился быстрыми, резкими взмахами. Голос Черныша затявкал и защелкал громче, чем до сих пор, — казалось, бушмен кого-то сечет и отчитывает. Но голос Яна смолк — неужели мальчика больше нет в живых? При этой страшной мысли они кинулись бежать быстрей.
Когда они добежали до места, глазам их представилась странная картина. Ян лежал на земле совсем рядом, меж корней какого-то куста, за ветви которого он крепко ухватился ручонками. Вокруг левого его запястья был укреплен красный ремень или постромок, протянутый сквозь кусты на несколько футов вперед, а к другому концу постромка был крепко привязан детеныш ориби, мертвый и весь изувеченный. Над ним стоял Черныш с горящим деревцем в руке, ярче разгоревшимся оттого, что бушмен только что отхлестал им по спине жадную гиену. Самой гиены не было видно. Она давно улизнула, но никому и в голову не пришло погнаться за нею, так как все были слишком озабочены состоянием Яна.
Не упуская ни минуты, ребенка подняли, поставили на ноги. Отец и братья беспокойно оглядели его всего, ища глазами рану; и, когда они убедились, что, кроме царапин от шипов и глубокого следа от затянутого на руке ремня, на его маленьком тельце нет никаких повреждений, крик радости вырвался у них. Мальчуган уже пришел в себя и уверял их всех, что ничуть не поранился. Слава Богу, Ян цел и невредим!
На долю малыша выпало теперь разъяснить, как произошла эта загадочная история. Он лежал вместе со всеми в фургоне, но они-то спали, а он нет. Он не мог уснуть ни на минуту, потому что думал о своем ориби, которого из-за тесноты не взяли на ночь в фургон, а привязали снаружи, к колесу. Яну взбрело на ум еще разок взглянуть на него перед сном. И вот, не сказав никому ни слова, он выполз из-под парусинового навеса и спустился к антилопе. Он ее тихонько отвязал, подвел к костру и сел у огня, любуясь своей живой игрушкой. Наглядевшись на нее вдосталь, Ян подумал, что и Черныш, конечно, тоже будет рад полюбоваться ею, и без долгих церемоний растолкал спавшего слугу. Тому отнюдь не понравилось, что его будят среди ночи ради удовольствия взглянуть на зверька: бушмен за свою жизнь съел не одну сотню ориби и других антилоп. Но Ян и Черныш были истинными друзьями, и бушмен не рассердился. Он сделал вид, что разделяет чувства своего маленького хозяина, и они довольно долго сидели вдвоем и разговаривали об ориби.
