Ялмар Тесен - Опасное соседство
— Из трещины торчали только ботинки этого старика да его тощие белые ноги, — рассказывал он Саре, — и они даже не шевелились, так что мы с Джейкобом решили: кто-то подшутил, надев пару старых ботинок на деревяшки, — но все же решили подойти поближе. Если честно, мы испугались; Джейкоб даже убежать хотел — боялся, что там мертвец. А я заглянул поглубже и слышу: стонет. Ну мы и стали его тащить. Вот уж работка, скажу я тебе! Правда, я скоро сообразил, что так мы ему только навредим: у него ведь одна рука напрочь застряла.
Тогда я и полез вниз, спрыгнул в воду и стал оттуда его подталкивать. Дело пошло, и мы его вытащили. Потом пришлось волочить его на дорогу, а он весь в крови, да еще удочки мешают и рыбу бросить жалко! Положили мы его на обочину и попытались поймать машину, но никто не останавливался. И вдруг едет Хендрик Десембер на своем грузовичке, песок на стройку везет — он и подвез нас в полицейский участок.
В бумажнике старика — он хорошо это помнил — были фотографии двух женщин, ключи, кредитная карточка и протершееся на сгибах письмо со вложенной в него выцветшей фотографией еще одной женщины, которая стояла, прислонившись к старомодному автомобилю. А еще там была фотография мужчины, державшего в руках большого горбыля-холо, и большой бронзовый крючок. Была там и некая сумма денег — он не знал сколько, потому что Джейкоб быстренько сунул деньги и крючок в карман, а сам бумажник бросил в трещину. Когда Питер сказал, что это нехорошо, он ответил, что старик, мол, должен им за свое спасение. А потом, в баре, он предложил Питеру десять рандов из украденных денег, но тот отказался.
Через три дня Питер и Джейкоб, добравшись до самой кромки воды, устроились как раз там, где накануне спасли старика. Вокруг шныряли даманы, а рыболовы сидели на утреннем солнышке и вспоминали, что три дня назад поймали здесь двух больших бронзовых морских лещей и одного готтентотского карася. Они выпили холодного сладкого кофе, налитого в бутылку из-под фруктовой воды, и съели по сандвичу, потом наладили снасти и, когда вода начала несколько спадать, спустились вниз за наживкой. Волны шлепали по ногам, не давая стоять на месте и заставляя все время отпрыгивать, накрывая как раз те места, где только что соблазнительно извивались в трещинах скал красноглазки, и обдавая Питера и Джейкоба брызгами и пеной. Однако им все-таки удалось запастись наживкой. Они вернулись на стоянку, устроились на плотней подстилке из водорослей между двумя скалами и разожгли костер, чтобы просушить одежду. Потом Джейкоб нашел пять штук крупных устриц и несколько первоклассных литорин, которых они испекли на огне, а моллюски шипели и пищали в своих раковинах; рядом с этим местом валялась целая куча обгорелых раковин — видно, немало подобных завтраков было съедено здесь и раньше. Высушив одежду и согревшись, они принялись за дело. Джейкоб очистил от кожицы щупальце осьминога и надел на крючок, украденный из бумажника Джеймса. Надо сказать, Джеймс хранил этот крючок исключительно из сентиментальных соображений со времен своего медового месяца: им пользовалась его молодая жена во время своей первой и единственной поездки с ним на рыбную ловлю. Больше она с ним ездить не захотела, а ее волю он уважал все годы их брака.
Начался прилив, подул юго-восточный ветер, поднялись высокие волны, обрушивавшие на них такие фонтаны воды, что пришлось отбежать за ближние скалы, разматывая лесу на ходу, и даже присесть на корточки. Брызги сыпались градом и, скатываясь с намокших волос, мешали видеть. Обоим было ясно, что придется отступать и перебираться в другое место.
Питер быстро вытащил свою удочку вместе с крючком и грузилом, однако глаза его расширились, он выплюнул окурок и удивленно заморгал, стряхивая с ресниц соленую воду, когда заметил, что Джейкоб и не думает уходить, а нетерпеливо дергает свою удочку, держа удилище за середину, а потом лезет в воду, чтобы достать крючок, видимо зацепившийся за раковины мидий. Джейкоб хорошо знал море и был осторожен.
Он выждал, пока пройдет седьмая волна, которую всегда считали самой высокой и оставляющей особенно сильную зыбь и шипящую пену, и, дождавшись этого момента, прыгнул на заросшую мидиями скалу. Питер видел, как поднималась следующая волна, закричал, но голос его потонул в грохоте моря, которое, точно собираясь с силами, сперва притворилось почти спокойным, так что Джейкоб, наклонившийся над скалой, не заметил вспухавшей волны, а потом зеленая морская вода вдруг поднялась стеной и сразу затопила его по пояс. Он вскочил, держа в одной руке крючок и грузило, а в другой — Удочку, но вода уже захлестнула его по грудь, потом приподняла, точно питон добычу, вздохнула и слизнула со скалы, перевернув вниз головой. Питер успел лишь заметить, как мелькнули в воздухе ступни Джейкоба, конец его удочки, который медленно согнулся дугой, а потом не стало видно ничего, только белый пенный след, который вода тут же с ревом унесла прочь, слепя Питера сверкавшими на солнце брызгами. Несколько часов он не сводил с моря глаз, а потом увидел в воде лицо Джейкоба. Волны подтаскивали тело все ближе к берегу, и Питер попытался зацепить его крючком, что ему вскоре удалось. Джейкоб медленно кружился в воде лицом вниз. Волны занесли его в расселину меж скал, совсем рядом с тем местом, где они только что ловили рыбу, и Питеру показалось, что как-то непристойно таскать человека на крючке.
Все равно ведь вытащить Джейкоба не было никакой возможности. Он порвал лесу и сел, размышляя, что же ему теперь делать. Плавать он не умел, да и спасать Джейкоба было поздно.
Однако он решился пойти домой только после наступления темноты, когда уже ничего невозможно было разглядеть.
Именно тогда Джеймс и начал всерьез свою игру со смертью. Заработав в той трещине пневмонию, он две недели пребывал между жизнью и смертью. Делия и Адель уже стали терять всякую надежду. «Он ведь старый человек, — говорил доктор, и обе понимали, что он имеет в виду, — и хотя старики тут крепкие и упрямые, но всему есть предел».
Однако Джеймс удивил их всех: он стал поправляться, перебрался домой, под присмотр Делии, и через два месяца вполне способен был прошагать километров пять по берегу.
И пусть он шел медленно, но достаточно бодро и, как всегда, с непокорно поднятой головой.
А Меченый все это время пролежал в пещере, недосягаемый для рыболовов. Это было отличное уединенное убежище близ небольшой рощицы морского бамбука, выросшего благодаря постоянно заходившему сюда холодному течению; среди этих водорослей жила целая колония лобстеров, на которых охотились осьминоги, тоже обитавшие здесь во множестве, этих осьминогов, соблюдая должное равновесие, Меченый ловил по ночам, когда те вылезали из своих темных нор. Он мгновенно проглатывал их, чтобы они не успели обхватить его голову своими щупальцами и повредить незащищенные глаза. Постепенно морская окраска Меченого восстанавливалась, заиграли опаловые и бронзовые тона, восстановились и утраченные силы, так что весной, когда горбылям-холо пришло время метать икру, он снова устремился в открытое море, без устали плывя вдоль поросших красными кораллами путей, проложенных природой на дне океана; и, если не считать крупных акул, тунцов и огромных пятнистых панцирных щук, обитавших в поверхностных слоях моря, он был самой большой рыбой в своем придонном царстве.
