Ян Линдблад - Мир Книги джунглей
Мясо кончилось быстро, однако грифы не торопились улетать. Озаренные восходящим солнцем, они неловкими прыжками приблизились к светлому глазу водоема. Не скажу, чтобы их силуэты на его фоне смотрелись красиво… Сделав по глотку, птицы входили в прозрачную воду: после трапезы полагалось искупаться. Окунут сперва одно крыло, потом другое и встряхиваются, разбрызгивая капли. Когда в маленьком пруду совершают омовение три десятка грифов, вода, естественно становится мутной и жирной. Казалось бы, после этого пить ее невозможно, однако уже к вечеру поверхность водоема опять была чиста! Объясняется это просто: мелкие рыбешки, а с ними й все обитающие в пруду лягушки с благодарностью поглотили калорийную пленку жира, перенесенного грифами с буйволовой туши. Через телеобъектив я отчетливо видел, как над поверхностью воды жадно открывались маленькие рты; стайка рыб и несколько лягушек усердно трудились весь день.
Поскольку вдоль этого русла сохранился лишь один крохотный пруд, шанс увидеть тигра оставался. Глядишь — появится «наш» или какой-нибудь другой. К тому же меня интересовало поведение остальных животных у водопоя, и дежурство продолжалось. Каждый день около двенадцати часов Фредрик приносил мне холодной воды для питья и кипяток в термосе, чтобы я мог приготовить себе что-нибудь поесть из сублимированных концентратов. В общей сложности я провел в том году у водопоев Канхи шесть суток — трое суток у первого, затем двое у второго и еще сутки у пруда в другом конце национального парка, где с давних пор стояла бетонная вышка.
Шесть суток в засидке ради одного-единственного эпизода — не многовато ли? Тем более, что в этот раз мне все равно не удалось снять купающегося тигра! Как говорилось выше, к первому пруду тигр пришел, когда уже нельзя было снимать, и образ его ярко запечатлелся лишь в нашей с Фредриком памяти. И у других водопоев тигры днем не появлялись по той простой причине, что царил немилосердный зной!
Ох, этот зной… Убежден, что немногие европейцы выдержали бы даже одни сутки в засидке на таком солнцепеке. Тут необходима тренировка. Пот катит градом, и вы поглощаете огромное количество теплой (45) воды. Хотя я каждый день готовил себе «цыпленка с рисом», как значится на пакетах, которые я по совету Фредрика привез с собой из Швеции, мой организм стал до того тощим и «дегидрированным», а попросту говоря — обезвоженным, что я едва не пропорол костями свое ложе, когда после шести суток дежурства у водопоев наконец-то смог удобно вытянуться в гамаке.
Ни одно неосторожное движение, ни один лишний звук, вроде металлического стука аппаратуры, недопустимы в засидке, и к такому строгому режиму привыкаешь не сразу. Помню, как трудно было мне, непоседе по природе, высидеть с моей первой кинокамерой всего каких-нибудь два часа у гнезда зеленого дятла в Сёрмлан- де, в родной Швеции. Это было ровно 25 лет назад… С той поры накопился изрядный стаж пребывания в засидках. Почти такая же жара, как в Индии, царила на болотах Каруни на Тринидаде, где я много суток снимал крупным планом занятых птенцами алых ибисов — снимал с трехэтажной башни, которую соорудил в несколько этапов на иле. Тринидад расположен намного ближе к экватору рЩ с. ш., Канха — 20 с. ш.), но климат там благодаря окружающему океану прохладнее, нет-нет да и подует ветерок…
Бывают и холодные засидки — бр-р-р! Тут у меня накоплен десятилетний опыт в Швеции, где случалось закапываться в снег при морозе в 15–20. Правда, ночи, когда подстерегаешь глухаря и тетерева, отличаются приятным «теплом» — температуры около нуля и лишь изредка ниже —10.
Долгое ожидание кадра — отнюдь не пытка для души, как может показаться нетренированному человеку, напротив. Разумеется, трудно бывает бороться со сном, когда глаза неотрывно направлены на пустое место, где, по твоим расчетам, должен рано или поздно появиться предмет съемки. Здесь недалеко и до беды. Отлично помню внезапное пробуждение во время дежурства у ястребиного гнезда в 22 м над землей. Во сне я вывалился из дерюжной люльки и проснулся уже в полете, лихорадочно цепляясь за колючие еловые ветки на пути к земле, куда, по счастью, все-таки не долетел. Вообще же как раз то, что вы подолгу не отвлекаетесь ни на что стороннее, обеспечивает на редкость благоприятные возможности спокойно, не торопясь поразмыслить над причинными связями, позволяя мозгу в состоянии «медитации», как теперь принято говорить, объективно оценивать различные ситуации и в меру сил создавать логические конструкции.
Так и проходит время… И на Востоке тоже, особенно в этой части Индии, оно чаще всего проходит, как говорится, вхолостую. Для человека, привыкшего к «эффективному планированию», время как понятие, как единица измерения превращается в нечто тягучее, наделенное свойством зыбучих песков… Не берусь даже подсчитать, сколько тщательно составленных планов и проектов на день бесследно кануло в индийском восприятии времени, а вернее, в неспособности представить себе, что значит время и назначенный час. Время проходит — это единственное, в чем здесь можно быть уверенным…
Поистине, нет ничего удивительного в том, что в наши дни искусство медитации распространяется волнами из Индии. Сам я, проведя не один год в этом регионе, не очень расположен восхищаться мудростью индийского искусства релаксации (вполне доступного тем, у кого есть склонность и задатки). А вообще-то медитация в наши дни может служить естественным и полезным противовесом нашей западной стрессовой карусели, которая вертится все быстрее с явным ущербом для разумного существования и самой жизни. Безусловно, где-то расположена золотая середина… И конечно же, куда как прекрасны минуты, когда совершенно забываешь о проблеммах, обязанностях, штанах и прочих заботах. С благодарностью и восторгом вспоминаю один такой случай. В Дели я посетил представление в театре классического индийского танца, где после основной программы был исполнен номер, который я назвал бы волшебным. Открывается занавес. Лицом к публике неподвижно сидят двое, и чуть слышно звучат аккорды на четырехструнной тампуре, подобные далекому хору насекомых в тропической ночи. После долгого и плавного вневременного — вступления из одних только нежных струнных тонов один из мужчин начал петь. Без слов — тихие чистые звуки, перемежаемые длинными паузами. Вскоре первого певца неприметно сменил второй, затем неторопливый диалог постепенно перешел в дуэт. Время перестало существовать, мое сознание наполнилось отрадными видениями, в которых приятные воспоминания, воплощаясь в летучие грезы, сочетались со светлыми, оптимистическими мыслями, в чем я как раз тогда очень и очень нуждался. Когда это наваждение кончилось, мои часы утверждали, что пение длилось полтора часа, хотя для меня время замерло и царил чудесный покой…
