Иржи Кршенек - Длинные уши в траве. История косули Рыжки
Мама сказала бабушке, что мы бы тоже поехали, но Рыжка нарушила все наши планы, ведь не можем же мы оставить ее одну без присмотра. Речь, мол, идет не о ней, но она боится, как бы детям все это вскоре не наскучило. Вот так они о том о сем с бабушкой разговаривали, а я решила подойти к маме и сказать, что мы не хотим ни на какие прогулки и что Рыжка нам никогда не наскучит, она ужасно милая и хорошая и ее, конечно же, не сравнить с каким-нибудь старым замком, где все равно не на что смотреть и где только зря берут деньги за вход.
То же самое я сказала Ивче, а когда она мне ничего не ответила, я ей посоветовала — если она, конечно, хочет — поехать покататься на Артуре с бабушкой и дядюшкой, потому что, скорее всего, осиные укусы у дядюшки быстро пройдут, а вообще похоже на то, что наш Ивоушек очень переживает, что Рыжка все еще такая маленькая и, собственно, кроме еды, ни на что больше не способна.
Вечером дядюшке стало лучше, временами он даже забывал, что должен хромать. Он обжарил на костре целую колбаску, всю ее съел, а потом сказал, что поначалу жарил ее для бабушки и для себя, но у бабушки что-то с желудком и как бы это ей и вовсе не повредило.
Высоко над дачей летали ночные бабочки, а может, майские жуки, и слышно было, как их ловят летучие мыши, как они хрустят и чмокают. Дядюшка сказал, что в этом нет ничего особенного: однажды на рыбалке он наблюдал, как трясогузка ловила над водой комаров с длинными ногами, а трясогузка — это настоящий воздушный акробат, особенно трясогузка горная — та, что с желтым брюшком и живет наверху, над широким течением.
Но я думала только о Рыжке и очень-очень хотела, чтобы у нее как можно скорее, как говорит папка, установилась координация движении, то есть чтобы она сделала хотя бы один шаг, я ведь вообще не была уверена, что дождусь этого когда-нибудь.
Но все — и мама с папкой, и Ивча — делали вид, точно Рыжки вообще нет на свете, говорили о красных свинухах, которые растут по осени в овраге, там, где бьет ключ, сырые они якобы ядовиты. Потом к разговору присоединилась бабушка и стала рассказывать о своей молодости, о папеньке, а когда я поглядела на Рыжку под яблонькой, то вдруг ясно увидела, как она поднялась на передние ножки, минуту так продержалась, а потом стукнулась о землю и сразу же стала грызть какую-то травку, словно хотела как-то оправдать свое падение.
Я поднялась от костра и подошла к ней, а она, едва меня завидела, тут же привстала на передних ножках и вытянула шею, а когда я подхватила ее под брюшко, то почувствовала, как она упирается и задними ножками, как изо всех сил старается удержаться. Я еще чуть-чуть ей помогла — и вдруг получилось! Рыжка стояла на всех четырех ногах, покачивала задиком, и всякий раз, когда мне казалось, что она вот-вот шлепнется, она все-таки сохраняла равновесие и сильно при этом трясла головой. Я держала ладонь у нее под брюшком, а другой гладила ее под шейкой, и вдруг Рыжка двинулась. Она подняла переднюю ножку, заднюю и как бы выскользнула из моей ладони, но в эту минуту задние ножки у нее запутались, Рыжка пискнула и — бух! — упала в траву, но тут же отщипнула травку и так закатила глаза, что видны были одни белки, — мне стало даже страшно.
Я обернулась к костру, но родители ничего не заметили, они продолжали сидеть и слушать бабушку. Я ничего не сказала им, только погладила Рыжку и подошла снова к костру, но была очень расстроена, так же, как дядюшка утром, когда за ним гнались осы; я мечтала о том, чтобы опять настал новый день и я опять могла бы походить с Рыжкой.
Бабушка кончила свои воспоминания, а папка потянулся и заявил:
— Да, господа, жизнь подчас с человеком круто обходится, однако что же поделывает наш зверек, наша малышка?
Он поднялся и подошел к Рыжке, но та спокойно лежала и, должно быть, после своего первого шага отдыхала; папка так ничего и не узнал, он даже не попытался хоть немного размять Рыжке ножки, а только погладил ее по спинке, этак прямо по шерстке, и напился воды из кружки, что всегда стоит у нас на качалке.
Я посмотрела на небо, оно совсем почернело, только над лесом, где заходит солнце, было немного светлее, потом легла на лужайку и, положив под голову подушечку, стала смотреть на звезды — как они мигают, светятся, на какой-то миг гаснут, словно это не звезды, а светлячки.
Чем дольше я смотрела, тем больше становилось звезд. Некоторые были совсем маленькие, как пылинки, некоторые сбивались в клубки, свивались кольцами, образовывали воронки, а другие светились чисто и ясно и были похожи на звезды на черной-пречерной бархатной накидке волшебника. Я подумала, что если, как говорят, у каждого человека на небе своя звезда, то наверняка она есть и у каждой зверушки. У Рыжки тоже своя звезда, пускай крохотная, но она, конечно, есть; где-то там, высоко-высоко, эта звезда весело сверкает, подмигивает нам и, должно быть, желает Рыжке удачи, потому что видит, как она бьется за жизнь.
Я перевернулась на живот, подложила под голову руки и стала смотреть на Рыжку; смотрела так долго, что заставила и ее поглядеть мне прямо в глаза. В эту минуту я увидала, что в ее глазах, точно в каком-то радужном шарике, отражается все звездное небо, оно сверкает, искрится и мигает целой бездной звезд и звездочек, маленьких, как маковое зернышко, даже поменьше; Рыжка, конечно, тоже видит свое косулино небо, поэтому ей так спокойно и хорошо. Я немножко приблизила к ней ладонь, Рыжка потянулась, понюхала руку, потом лизнула — я почувствовала ее шершавый язычок. Я погладила ее и чуть-чуть с ней повозилась, пока не услышала, как мама сзади спрашивает, уж не хочу ли я простудиться.
Меня так и подмывало рассказать маме, что я испытала с Рыжкой минуту назад, но я сдержалась и ничего не сказала. Я утаила это, как некую тайну между мной и Рыжкой, — завтра, быть может, мы всех удивим. Я-то могу держать язык за зубами, это точно, а вот если бы такое произошло с нашей Ивчей, она бы сразу все выболтала, даже воробьям на крыше.
Правда, ей это прощается, она маленькая и своей болтовней старается доказать, какая она умная и сколько всего знает.
Мы учим Рыжку ходить, и это ужасно потешно. Только сейчас мы понимаем, какая она сообразительная и хитрая, все ее повадки начинают теперь проявляться. Выпьет миску кашки и смотрит, кто бы помог ей встать на ноги. Потом бесстрашно двинется, но после трех-четырех шагов задние ножки у нее запутываются и она — бац! — растягивается во весь рост. Но встать не пытается, знает: это ей не под силу. Она остается лежать и тут же принимается щипать траву вокруг себя, будто хочет нам сказать, что упала она нарочно и все в полном порядке. Мама качает головой и говорит:
