Джеральд Даррелл - Три билета до Эдвенчер
— Ну как дела? — спросил я Боба, когда он поравнялся со мной.
Боб бросил на меня убийственный взгляд.
— Все-бы-ни-че-го-е-сли-бы-о-на-шла-как-сле-ду-ет, — проговорил он, вставляя по слогу между толчками.
— Погоди-ка секундочку, — сказал я, желая помочь, — дай-ка я подъеду сзади и дам ей шлепка!
Сзади Боб и его кобыла выглядели так, будто исполняли некую темпераментную румбу, какой славится Латинская Америка. Я пришпорил свою лошадку, пустив ее рысью, и, поравнявшись с ходящим ходуном крупом кобылки Боба, нагнулся, чтобы хорошенько шлепнуть ее. И что же? Моей лошади, которая до сей минуты вела себя образцово, отчего-то взбрело в голову, что я ни с того ни сего, самым подлым и коварным образом посягаю на ее жизнь. Она собрала все мускулы, да как скакнет — тут бы позавидовал любой кузнечик! На мгновение мне бросить в глаза удивленная физиономия Боба — и вот мы уже мчимся по траве вдогонку за Фрэнсисом. Когда мы поравнялись с ним, он повернулся в седле, изобразив на лице широченную улыбку. Затем он подбодрил свою лошадь, хлестнув ее поводьями по шее, — и, прежде чем я сообразил, что происходит, мы уже бешеным галопом помчались по тропе, грудь в грудь, а Фрэнсис еще поддавал ходу, погоняя свою лошадь странными гортанными выкриками.
— Фрэнсис, опомнись!!! — завопил я. — Тут тебе не скачки! Я больше так не могу… Стой! Стой, кому говорят!
Эти слова с трудом пробили себе путь к сознанию нашего провожатого. Когда же он понял, чего от него хотят, на лице его обозначилось выражение горького разочарования. Он нехотя осадил свою лошадь — и, к моему величайшему облегчению, моя тоже замедлила шаг. Мы остановились и подождали, пока Боб доскачет на своей танцующей кобыле. Когда же вся наша команда была в сборе, я предложил следующий порядок следования: Фрэнсис впереди, Боб за ним, а я — замыкающим. Так мне легче будет следить за тем, чтобы лошадь Боба скакала как полагается, a не маялась дурью. Дальше мы продолжали путь размеренным шагом, без всякой гонки.
Солнце уже нещадно палило, и пейзаж, простиравшийся перед нами, казалось, плавился в его лучах. Мы покрывали милю за милей по траве — зеленой, золотой и бурой, а вдали, словно на самом краю света, маячила волнистая линия бледных зеленовато-голубых гор. И странно, во всем этом океане травы — никаких признаков жизни… Единственное, что двигалось, — мы и наши тени. В течение двух с лишним часов мы скакали по колено в траве под предводительством Фрэнсиса, который бесстрастно развалился в седле, так что шляпа сползла ему на глаза — очевидно, он спал. Впрочем, монотонный пейзаж и жара заставляли и нас клевать носом. Следуя примеру нашего вожака, мы тоже задремали.
Внезапно я открыл глаза — и что же вижу: посреди плоской саванны — нечто вроде большого овального кратера с плавно спускающимися склонами. В центре его располагалось окаймленное тростниковыми зарослями озеро, по берегам которого были разбросаны низенькие кустарники.
По мере нашего движения вокруг озера все вокруг, казалось, оживало все более и более — вот небольшой кайман скользнул в неподвижную воду, почти не всколыхнув ее, вот десять аистов-ярибу торжественно прошествовали к противоположному берегу, задумчиво опустив свои длинные клювы, как бы размышляя о чем-то; кустарники был полны крохотных щебечущих и порхающих пташек.
— Боб, проснись, полюбуйся местной фауной! — предложил я.
Сонно выглянув из-под шляпы, Боб изрек «Да Hy-y…» самым безразличным тоном, на какой только был способен, и снова заснул.
Внезапно дорогу мне перебежали две изумрудные ящерки — они были столь поглощены бегом наперегонки, что не приняли во внимание появление нашего кортежа, а моя лошадь так медленно переступала копытами, что не зашибла ни одной из них. А вот крохотный зимородок упал камнем с ветки на гладкую поверхность озера — и, снова взмыв вверх, вернулся на свою ветку с добычей в клюве. Золотые и черные стрекозы звенели над тростниками и неподвижно зависали над укутавшей болотистую землю розовой дымкой крохотных орхидей. На трухлявом пне, явно в предвкушении зловещего пиршества, восседала пара черных грифов. Они устремили на нас взгляд, не предвещавший ничего доброго — особенно если принять во внимание состояние психики нашего предводителя. Миновав озеро, мы вновь поскакали по саванне; чем дальше мы ехали, тем более неслышным делался щебет птиц за нашей спиной и под конец умолк совсем — только и слышно было, как молотят по траве копыта наших лошадей. Я не нашел ничего лучше, как заснуть снова.
Проснулся я от толчка — лошадь остановилась. Я поднял глаза и увидел, что Фрэнсис тоже проснулся и, сидя в седле, обозревает окрестности — своим видом он походил на Бонапарта, обозревавшего поле боя, только в роли треуголки выступала знаменитая шляпа. Перед нами простиралась плоская, словно шахматная доска, равнина. Слева от нас она слегка повышалась. Склон покрывали огромные я пучки травы и низкорослые кустарники. Подскакав к нашему вожаку, я вопросительно посмотрел на него; он же в ответ махнул мне смуглой рукой и указал на местность. Как я понял, это и были владения муравьеда.
— О чем это вы? — спросил Боб.
— Судя по всему, это то самое место, где он видел зверя.
Фрэнсис, как нас уверял Мак-Турк, мог объясняться о-английски. Что ж, вот и настал судьбоносный миг! Пусть мобилизует все свои познания и во всех подробно распишет нам тактику наших действий. Вместо этого Фрэнсис, глядя мне прямо в глаза, издал череду нечленораздельных звуков — более невразумительных мне редко приходилось слышать. Он еще дважды повторил эту же череду сигналов; как я ни прислушивался, но не мог различить ни одного знакомого слова. Тогда я обратился к Бобу, который ерзал в седле, как от рези в желудке, не принимая участия в этом обмене мнениями.
— Слушай, дружище, не ты ли хвастался, что умеешь объясняться на каком-то индейском диалекте?
— Так-то так, но то были парагвайские индейцы. Не думаю, что у них есть что-то общее с индейцами мунчи.
— Но хоть что-нибудь вспомнить можешь?
— Пожалуй, смогу. Так, кое-какие обрывки.
— Ну так попробуй разобрать, что говорит Фрэнсис.
— Так разве он не по-английски говорит? — изумленно спросил Боб.
— Да черт его знает, может, и по-патагонски! А ну-ка, Фрэнсис, повтори все с самого начала!
Фрэнсис с многострадальным видом повторил свой краткий монолог. Боб внимательно слушал, и чем дольше слушал, тем больше хмурился.
— Ничего не понимаю, — наконец сказал он. — Это черт знает что, но только не английский!
Мы глядели на Фрэнсиса, а он с сожалением смотрел на; нас. Вдруг его словно осенило — зачем пытаться что-либо объяснять этим тупицам словами, когда есть понятный всем язык жестов и звукоподражаний! Сперва он ткнул пальцем — мол, это то самое место, где он видел муравьеда. Затем он сложил ладони вместе, положил их под щеку, закрыл глаза и принялся громко храпеть — это значит, что зверь, должно быть, спит где-нибудь тут неподалеку. И наконец, поочередно показав на каждого из нас пальнем, он принялся пронзительно и громко кричать — стало быть, нам надо выстроиться в линию и прочесывать кустарник, производя как можно больше шума.
Итак, мы развернулись в боевой порядок с интервалами в тридцать ярдов и погнали коней сквозь высокую траву с такими невообразимыми воплями и криками, что стороннему наблюдателю оставалось бы только гадать, какая это палата для буйнопомешанных проводит состязания по выездке. Фрэнсис, шедший справа от меня, блестяще имитировал заливающуюся лаем свору собак, слева раздавались арии из «Лох-Ломонд» в исполнении Боба, перемежаемые пронзительными возгласами: «Шш-ууу! Шш-yyу!» Такая комбинация вспугнула бы не то что муравьеда, а самого дьявола. Так мы проскакали уже с полмили, пока я не сорвал себе всю глотку до хрипоты; мне стали уже закрадываться в душу сомнения пребывания здесь муравьеда, и водятся ли таковые в Гвиане. Мои крики утратили прежнее разнообразие звучания и стали скорее напоминать унылое карканье одинокой вороны.
Вдруг Фрэнсис издал резкий торжествующий вопль, и я увидел, как из-под копыт его лошади метнулось что-то черное и поскакало сквозь густую траву. Я повернул лошадь и во весь опор понесся на зверя, в то же время пытаясь оповестить Боба. А лошадь, как назло, беспрестанно спотыкалась о поросшие травой кочки и проваливалась в глубокие трещины в иссушенной зноем земле. Темная фигура животного выскочила из-под завесы длинной травы и бешеным галопом рванулась по скудно поросшей травой равнине. Да, это и в самом деле был муравьед, причем гораздо крупнее всех тех, которых мне доводилось видеть в неволе. Он несся по равнине с головокружительной скоростью, мотая из стороны в сторону большой, похожей на сосульку головой, а его лохматый хвост, словно вымпел, плескался за ним. Фрэнсис висел у него на хвосте, на скаку разматывая лассо и погоняя лошадь дикими криками. К тому времени я уже выскочил из густой травы и погнал лошадь прямо на муравьеда, но едва увидев зверя, моя кобыла решила, что с таким страшилищем лучше не связываться, и во всю прыть поскакала в противоположном направлении. Я чуть не заплакал с досады — сколько времени зря упущено! — но все же мне кое-как удалось совладать с ней. Но все равно сближение с целью шло кругами — примерно так же, как движется краб. Как раз в это время Фрэнсис, поравнявшись с муравьедом, раскрутил лассо и метко накинул на голову животного.
