Юхан Смуул - Мурка-моряк
С этими-то деревенскими кошками и приходилось непрерывно воевать Мурке, прежде чем стал он отважным моряком. Мурка загонял их под амбары, на деревья и, подстерегая внизу, лаял до хрипоты.
Как-то Мурка наткнулся на барана. Тот спокойно пасся около огорода на привязи. Мурка подполз к неизвестному зверю сбоку. В нескольких шагах от барана он замер на месте, оскалил зубы и зарычал. Баран повернул к щенку свою крутолобую голову и равнодушно посмотрел на него. Мурка стал подкрадываться ближе, а баран начал поворачиваться к нему. Пёс принялся яростно лаять. Баран сердито тряхнул головой, но не двинулся с места.
«Ав-ав! — протявкал Мурка. — Ты боишься меня?»
Баран мотнул головой.
Мурка, видно, принял барана за большую шерстяную кошку. Но «шерстяная кошка» не выпускала щенка из виду. И едва Мурка подобрался ближе, как баран нагнул голову и — бац! — наподдал ему в бок. Мурка перевернулся, взвизгнул, а потом поднялся и стал потихоньку отступать. Баран за ним. Но гордость не позволяла Мурке пуститься наутёк — он лишь держался всё время на небольшом расстоянии от барана. Когда же натянутая верёвка остановила барана, щенок тявкнул напоследок и отправился домой с солидной неторопливостью пожилой собаки. Только хвост его не торчал, как всегда, а висел и взгляд был стыдливым. Впоследствии он держался от баранов как можно дальше и делал вид, что эти жвачные для него не существуют.
Не пойму, у кого собаки перенимают привычку носить в зубах разные вещи. А плохо воспитанные собаки носят всё, что они могут схватить. Таким был и Мурка. Он уносил дрова от плиты, вытаскивал из-под кроватей и диванов тапочки и туфли. Если их пытались отобрать, он приходил в восторг и принимался носиться по комнате или по двору.
Лето прошло. Мы вернулись в город. А для собаки, свыкшейся за лето с вольной деревенской жизнью, нет ничего хуже тесной городской квартиры, запертой комнаты, вынужденной бездеятельности. Она путается у всех под ногами и всем мешает.
Меня очень сердило, что Мурка таскает всякие вещи. Если он ничего не находил, то принимался вытаскивать книги с нижней полки. А именно там стоят у нас большие ценные книги, которые я очень берегу. И, когда потом, уже во время плавания мы заходили с Муркой в командную рубку, я всегда радовался, что маленькая книжная полка, на которую с интересом поглядывал Мурка, подвешена достаточно высоко. На полке стояли морские лоции[1] и таблицы логарифмов — первые помощники любого штурмана. Но собаку очень трудно отучить от дурной привычки, и кто знает, чем бы всё кончилось, если б Мурке удалось добраться до лоции Норвежского моря!
Наступила зима. Мурка уже перестал расти.
Жилось ему скучно. Когда к нам приходили гости и его запирали в чулане, он лаял за дверью, пока его не выпускали к людям. А уж потом никакой силой не удавалось загнать его обратно.
Весной он начал линять. И некоторые из друзей, приходившие к нам в новом костюме или платье, уходили украшенные Муркиной серо-бурой шерстью.
Большую часть дня Мурка спал от скуки. Он стал вялым и апатичным. И даже слегка ожирел. Глаза у него были грустные. Я с нетерпением ждал весны, чтобы отвезти его в деревню на острова. Но случилось так, что именно весной я отправился в Северную Атлантику, где Мурка стал Муркой-моряком.
О судах и судовых псах
Всё моё детство было связано с морем, с морским побережьем. И я до сих пор не могу себе представить, что у кого-то детство может быть иным. Когда пятнадцатилетним пареньком я впервые попал на Большую землю, поступив учиться в сельскохозяйственную школу в Янеде, меня приводило в отчаяние то, что там на километры вокруг тянулась одна суша. Я шагал по осеннему полю, бродил по осеннему лесу и всё думал, что стоит подняться вот на этот холм, пройти сквозь эту рощу, как сразу покажется осеннее море, большое, серое и холодное. Я всё шёл, шёл и шёл… Но море так и не показывалось. Поля, леса, болота, озёра — и земля, земля, земля… Мне было так тоскливо в первые недели, что я плохо учился. А по ночам видел во сне маленькую шаланду «Вяйке», Большой и Малый проливы и серый в крапинку хвост солёной трески.
Какими глазами мы, мальчишки с побережья, смотрели на корабли! Их было мало, и они были небольшие. До сих пор хорошо помню крошечный пароходик «Ганс», поддерживавший сообщение между Таллином и островами. Помню коренастого капитана, душную, как ад, кочегарку и чумазых кочегаров, вытирающих пот полотенцами. «Ганс» мне особенно памятен потому, что на нём я пережил свой первый серьёзный шторм в Финском заливе, на нём в первый и последний раз в жизни страдал морской болезнью.
Но особенно нам нравились парусники. Они тоже были маленькими, но нам эти судёнышки казались большими и настоящими кораблями. Вообще, по нашему мнению, корабль отличался от лодки только тем, что у него были штурвал, компас и мачта. Мы многое знали о кораблях: знали, как их строят, как оснащают, как ставится «по килю» компас. Мы любили корабли, мечтали о них. Воображали, как поплывём на них (все, разумеется, капитанами), в каких гаванях будем грузиться и разгружаться, какие чудесные страны повидаем.
Любовь к морю и кораблям разжигали во мне друзья моего отца — капитаны дальнего плавания. В долгие зимние вечера они часами рассказывали о своих странствиях, о штормах, об авариях и кораблекрушениях. Мне нравились их истории, их морской жаргон и запах трубочного табака. Мне нравилось, что они говорят о корабле как о живом существе, как о друге: он налетел на берег, он потерял паруса, он перевернулся килем кверху, он выстоял, он хорошо послужил, он был неважно выстроен.
Может, и я стал бы матросом, но началась война, а после неё жизнь пошла по-другому. И, хоть я за это время налетал на самолётах и наездил на машинах и поездах тысячи и тысячи километров, всё же моя старая любовь к кораблям не остыла. Мне кажется, что в них больше всего вкладывается человеческого разума, человеческого труда и человеческой любви.
А теперь я попытаюсь описать корабль, на котором началась моряцкая жизнь Мурки.
Это был сельдяной траулер, один из тех, какие можно видеть каждый день в таллинском порту — в рыбной или в торговой гавани. Этим судам вместо имени даётся номер, перед которым стоят буквы «СРТ». Это первые буквы слов, обозначающих данный тип судна: «средний рыболовный траулер».
Его длина 34 метра, наибольшая ширина 8 метров, предельная осадка в воде 3,6 метра. На «СРТ-1» стоит дизель мощностью 400 лошадиных сил. Его наивысшая скорость 11 морских миль в час (морская миля равна 1852 метрам).
У этого судна две мачты, два грузовых трюма, две спасательные шлюпки и два якоря. Оно снабжено радиоприёмником, радиопередатчиком и множеством других сложных аппаратов: эхолотом — для промера глубины моря, моноскопом — для обнаружения косяков сельди и клинометром — для определения угла наклона корабля. На судне есть два секстанта: один для штурманов, другой для капитана. А для метеорологической службы имеются барометр и разные другие приборы.
