Дорин Тови - Хлопот полон рот
А она таки была незаурядна. Маска, самая темная, какая только может быть у силпойнта, раскосые глаза ярчайшей голубизны. Массивность, широкоплечесть — одним словом, монарх среди котов. Только (и порой это производило совсем уж неотразимый эффект) он-то считал себя котенком.
Например, по-прежнему не умел открывать дверь в прихожую и ждал, чтобы ее ему открыла Шеба. И хотя в дни его детства было умилительно смотреть, как она привычно толкает дверь, а за ней семенит толстенький котенок, теперь по меньшей мере казалось странным, когда она проделывала это в свои дряхлые шестнадцать лет, а затем через нее в открывающуюся щель прыгал истинный юный Геркулес сиамского племени.
И он все еще пользовался своим детским голоском. Правда, он мог реветь, как дикий бык, когда считал нужным — например, если мы не выпускали его наружу или к ужину подавалась рыба, и он сообщал, что терпеть ее не может. Но обычно он изъяснялся нежными «уоу» или «мррр-мрр», и не дрался, и не прыскал даже… Конечно, кастрирован он был на седьмом месяце и, конечно, в доме прыскать ни в коем случае не стал бы, но под открытым небом наш первый Соломон был просто чемпионом по прысканью. Он прыскал, помечая свою территорию. Он прыскал, просто чтобы показать, какой он мастер. «Ну, прямо водяной пистолетик», — как-то с восхищением сказал наш сосед старик Адамс. Естественно, когда опрыскиванию подвергся столб калитки мисс Уэллингтон, а не его собственный.
За Сили ничего подобного не водилось. Мы объясняли это присутствием Шебы. Она так стара, думали мы, а потому Сили, наверное, ощущает себя рядом с ней котенком. Шеба же, будучи Шебой, конечно, так с ним и обращалась. Приказывала, чтобы он сидел смирно. Не Шумел — она хочет отдохнуть. Действительно, она могла усмирить его одним взглядом.
Порой нам казалось, что он понапрасну теряет дни золотой юности… В его возрасте Шеба и Соломон мелькали по всему дому как светлячки. Но мы не могли обеспечить ему общество ровесника, пока наша верная старушка оставалась с нами. Сиамские кошки непредсказуемы. Оказавшись оттесненной на второй план, она могла решить, что никому не нужна, и умереть.
И эту последнюю зиму мы по-прежнему окружали ее всяческим вниманием. Выпускали, когда бы она ни потребовала, а это очень поддерживало в ней сознание собственной важности. Старость не старость, а ей все так же нравилось показывать Сили, кто тут главный. Поздно вечером после прогулки с Чарльзом по саду и краткого выхода за калитку она возвращалась освеженная, садилась, мурлыча у огня, и бросала на изнывающего Сили взгляд старшей сестры. Он еще ребенок. Только ей можно гулять после темноты.
Право первенства оставалось за ней, и когда подходило время пить молоко. Точно в десять часов вечера она взбиралась ко мне на колени, похлопывала меня по щеке мягкой, но требовательной лапкой и, обеспечив себе мое внимание, смотрела на меня взглядом, говорившим: молоко, в кухне, сейчас же. При этом она не испускала ни звука, иначе, как мы обе знали, Сили тут же громогласно потребовал бы: И Мне Сию же Минуту! Безмолвно я уходила на кухню. Безмолвно Шеба сопровождала меня. Садилась на табурет, вылизывала два блюдечка сливок, снятых с верха бутылки, и только тогда Сили, который к этому моменту уже вопил во весь голос, потому что мы Исчезли, а Он Знает, чем мы Занимаемся, только тогда ему чуть ли не в слезах дозволялось присоединиться к ней за третьим.
Вот так мы показывали ей, что она нам нужна. И Сили, когда дело не касалось еды, тоже показывал, как она нужна ему. Вернувшись с прогулки, тут же ее разыскивал… «Мрр-мрр-мррр» — где же она? Он же столько времени ее не видел! А Шеба в хорошие дни ободряюще мурлыкала ему в ответ. Он умывал ее, когда испытывал потребность сделать что-то хорошее — хотя, как умывание, это многого не стоило, ибо Сили, подобно Соломону до него, не слишком обожал это занятие. Лизнет разок-другой у нее за ушами, прогуляется по затылку, чуть не придавив ее к полу… «А ведь хороша, правда?» — вопрошал он, усаживаясь рядом с ней с гордым видом художника, рисующего на тротуаре. А Шеба, довольная таким вниманием, жмурилась и мурлыкала.
По ночам он спал с ней, днем часами просиживал с ней у огня или на кушетке — потому что любил ее, а к тому же, надо признаться, потому что ему нравилась грелка, которая теперь была неизменной принадлежностью ее постели, о чем рассказ особый, поскольку до сих пор мы пользовались алюминиевыми грелками, которые нельзя разбить вдребезги, как керамические, или продырявить когтями, как резиновые.
Однако и им не идет на пользу, если их роняют. Из года в год наши нервы не выдерживали, когда кошки прыгали нам на спину, пока мы наливали грелки, или внезапно затевали наверху что-то вроде Великой французской революции, если судить по шуму, и мы губили грелку за грелкой. И как-то вечером, когда в одно ухо мне орал Сили, требуя ужина, а из кастрюли с его крольчатиной мне в другое ударила струя пара, я уронила последнюю металлическую грелку в последний же сокрушающий раз. Вот так! А когда я хотела купить замену, мне сказали, что таких грелок больше не выпускают — большинство людей пользуются электрическими одеялами.
Большинству-то людей почему бы ими и не пользоваться, но не кошкам с сиамскими когтями. Мы не хотели, чтобы ночью их убило электрическим током, пусть и по их собственной инициативе. Довольно долго я рыскала в поисках лавочки, где под прилавком отыскалась бы старомодная алюминиевая грелка, но без толку. И в конце концов я приобрела резиновую.
Шеба не станет запускать в нее когти, заверила я Чарльза, отнесшегося к моей покупке с сомнением. Она для этого уже слишком стара. А если мы прикроем грелку вдвое сложенным пледом, то и Сили вряд ли ее продырявит. Ну а если такое и произойдет, они оба тут же с нее спрыгнут. Ни одна нормальная кошка не станет сидеть на текущей грелке.
С этими словами я ее налила и положила внутрь их постели перед камином, в которой они спали по ночам. Сили опасливо приблизился к ней и заявил, что вообще сидеть на ней не станет.
Она пахнет, сказал он, и понюхал, подозрительно вытянув шею. Она Неустойчивая, подытожил он, встав на нее передними лапами, и демонстративно задрожал всем телом. Она Опасна, вынес он окончательный приговор и, будучи Сили Бесстрашным, сорвал плед, чтобы рассмотреть грелку получше. Предположительно на случай, если она перейдет в нападение.
Словно в доме появился маниакальный миноискатель. Только я накрою грелку пледом, как Сили, воинственно распушив усы, снова ее обнажает. В конце концов мы с Чарльзом подумали, что он сдастся, если оставить его в темноте, и легли спать.
Как мы могли допустить такую промашку! Сили уж если заберет себе что-нибудь в голову, ни за что не отступит. Ночью он опять занялся демонтажом, и на этот раз, чтобы никто не мог сесть на нее по неведению, он оттащил плед и разбросал по всей комнате свитера, из которых складывается их постель, и оставил грелку лежать в унылом одиночестве на каминном коврике.
