Николай Сладков - Медовый дождь
Села, странно тонконосая, взъерошенная, отощавшая, с перьями-сосульками на брюшке. Будь что будет.
Положила головку на снег и боком-боком уцепила кусок. Кусок — день жизни. Будет ли он и завтра?
Видимо и невидимо птицы вокруг жилья.
Стукнула дверь: друг или враг? С ведром или с ружьём?
Лучше бы спрятаться, да надо лететь. На мусорную кучу только сытый зимой не летит. А сытых зимой мало.
СВОЯ ПЕСНЯВсе птицы хороши, но скворцы с особой изюминкой; каждый у них в особицу, один на другого не похож.
Пером и росточком одинаковы — скворцы и скворцы! — да у каждого свой талант. Один вдруг чечевицей крикнет, а сосед — куличком. Кому воробей по душе пришёлся, кому — жаворонок. А иному — петух, а то и кошка! И от этого скворец не просто «скворец», а «скворец с чечевичкой», «скворец с иволгой», «скворец с куликом». А есть и такие, что на многие голоса молодцы.
Собрались как-то у меня зимой в клетках разные птицы: зарянка, щегол, синица, чиж, клёст да снегирь. Птиц много, но все разные, на разных языках говорят, друг друга не понимают. А самим с собой разговаривать не очень-то весело. Нахохлились птицы.
Но был среди них скворец. Пикнет, бывало, заряночка грустно — скворец ей в ответ заряночьим голоском: «ти-ик!» Заряночка насторожится, просвистит что-то. И скворец в ответ просвистит. Заряночка весёлую нотку свистнет — скворец ответит. Потом скворец просвистит — заряночка откликнется.
И так с каждой птицей: со щеглом, чижом, синицей, снегирём. Птицы радуются: кому не приятно на родном языке пересвистнуться! Так всю зиму и жили припеваючи.
А всё скворец! С каждым общий язык нашёл, каждого расшевелил. И себя не забыл: песню свою новыми звуками наполнил. Хороша песня стала: и своя и для всех!
СИНИЧКА НЕОБЫКНОВЕННАЯЗвонкоголосую и белощёкую нашу синицу называют большой или обыкновенной. Что большая, я с этим согласен: она больше других синиц — пухляков, московок, лазоревок. Но что она обыкновенная, с этим я не могу согласиться!
Она поразила меня с первой же встречи. А было это давным-давно. Она попалась в мой западок. Я взял её в руку, и она… умерла! Только что была живая и резвая, щипала с вывертами за пальцы — и вот умерла. Я растерянно разжал руку. Синичка неподвижно лежала на раскрытой ладони вверх лапками, и глаза затянулись белым. Я подержал её, подержал — и положил на пенёк. И только руку отвёл — синичка вскрикнула и улетела!
Какая же она обыкновенная, если такая необыкновенная обманщица! Захочет — умрёт, захочет — воскреснет.
Потом я узнал, что многие птицы впадают в какое-то странное оцепенение, если их положить спинкой вниз. Но у синички это получается лучше всех и часто спасает её от неволи.
ВОРОНИЙ СИГНАЛКакое дело воронам до рыб?
Какое дело рыбам до ворон?
А рыбакам — тем дело до всего. Назначили рыбаки ворон в сторожа — рыбу караулить. Давно замечено, что нельзя доверять козлу капусту, а коту сметану. Но рыбаки рыбу воронам доверили. Дошлые эти рыбаки.
В подлёдном мире сейчас темно — чёрная там зима. Холодно и душно. Сонные рыбы лениво шевелятся и разевают рты. Им нечем дышать. Запас кислорода подходит к концу; свежему воздуху не просочиться под лед. Того и гляди, начнётся рыбий замор. Гляди… а кто же будет глядеть?
Сторожа-рыбака, что ли, к каждой проруби сажать?
А сажать надо. Прозеваешь начало замора — останешься летом без рыбы.
Выручают рыбаков вороны. Рыбы, когда начнут задыхаться, собираются к прорубям и высовывают из воды губы. Вороны сейчас же всё замечают, поднимают крик и слетаются к прорубям со всех сторон. Знают рыбаки: коли кружит над прорубью вороньё, — значит, пришла беда. Хватают они ломы, топоры, пешни и спешат спасать рыбу. Рубят большие проруби, чтобы в них, как в широко раскрытые окна, ворвался свежий и чистый воздух. По первому вороньему сигналу все спешат, как один.
Зорок вороний глаз. Сторожа это надёжные и бесплатные. Им можно рыбу доверить.
Они не проворонят!
ЛЕСНЫЕ ШОРОХИЛиса и Заяц.
— Почему это, Заинька, у тебя такие длинные ушки? Почему это, серенький, у тебя такие быстрые ножки?
— А всё потому, Лисонька, что уж очень у тебя шажки тихие да уж очень острые зубки!
Ястреб и Оляпка.
— Ну, Оляпка, попадись: сейчас я тебя сцапаю!
— А я, Ястреб, от тебя в полынью нырну.
— А я тебя у полыньи подкараулю!
— А я во вторую полынью выскочу.
— А я у второй подкараулю!
— А я тогда в первую выскочу.
— А я… И долго ты так от полыньи к полынье будешь мотаться?
— Да пока тебе за мной гоняться не надоест!
Сорока и Волк.
— Эй, Волк, чего ты хмурый такой?
— От голода.
— И рёбра торчат, выпирают.
— От голода.
— А воешь чего?
— От голода.
— Вот и говори с тобой! Заладил, как сорока: от голода, от голода, от голода! Чего это ты нынче такой неразговорчивый?
— От голода…
Воробей и Синица.
— Угадай, Синица, какое у людей самое страшное оружие?
— Ружьё?
— Э-э, не угадала!
— Пушка?
— Опять не угадала!
— Какое же тогда, Воробей?
— Рогатка. Из пушки-то по воробьям не стреляют, а из рогатки — только успевай отскакивать! Я-то уж знаю, я-то стреляный воробей!
Сорока и Заяц.
— Вот бы тебе, Заяц, да лисьи зубы!
— Э-э, Сорока, всё равно плохо…
— Вот бы тебе, серый, да волчьи ноги!
— Э-э, Сорока, невелико счастье…
— Вот бы тебе, косой, да рысьи когти!
— Э-э, Сорока, что мне клыки да когти? Душа-то у меня всё равно заячья…
Волк и Сова.
— Мы, Сова, с тобой во всём одинаковые: ты серая, и я серый, у тебя когти, и я хищник. Почему же встречают нас люди по-разному? Тебя хвалят-расхваливают, меня клянут-проклинают.
— А ты, Волк, что ешь-то?
— Да всё больше жирных барашков, да козлят, да телят…
— Ну вот видишь! А я всё мышей вредных. Похожи мы с тобой по одёжке, да разные по делам!
Ласка, Белочка и Медведь.
— Я, Ласочка, к зиме беленькой стала — как берёзка!
— А я, Белочка, серенькой — как осинка!
— Ну а я, Медведище, как ёлочки: зимой и летом одним цветом!
Дятел и Тетерев.
— Здравствуй, Тетерев! Со вчерашнего дня не виделись. Где летал, где спал?
— Летал я «над», спал «под».
— Что это за ребус такой: то «над», то «под»?
— Это не ребус, а снег. Летал над снегом, ночевал под снегом.
