Дэвид Эттенборо - В тропики за животными
— Ага! — воскликнул Кларенс.— Кинг Дзордз сказал мне про один теловек вы оставлять взад в Камаранге, он мозет поймать змей и совсем не бояться. Правда, такая стука Кинг Дзордз сказал?
— Да,— ответил я,— мой друг ловит все штуки.
— И ты тозе змей ловить? — поинтересовался Кларенс.
— Ну да,— ответил я скромно, не в силах упустить шанс заработать даровой престиж.
Кларенс продолжал развивать эту тему.
— Дазе змея, какая сильно кусать?
— Ну... в общем да.— Мне стало как-то неуютно и не хотелось слишком глубоко вдаваться в обсуждение этого вопроса.
На самом деле все змеиные дела, в том числе и отлов, были в ведении Джека, куратора Отдела рептилий. Мои достижения на этом поприще ограничивались единственной поимкой очень маленького и совершенно безобидного африканского питона.
Наступила долгая пауза.
— Ладно, спокойной ноти,— произнес Кларенс и исчез.
Поужинали мы с Чарльзом консервированными сардинами и одним из принесенных Кларенсом ананасов. Стемнело, мы залегли в гамаки и заснули.
Громкое «Спокойной ноти!» прервало наш сон. Выглянув из гамака, я обнаружил у дверей нашей хижины Кларенса в сопровождении всего населения деревни.
— Вы сказать эти люди, сто вы сказать мне,— потребовал он.
Мы поднялись, повторили рассказ о целях и задачах нашего визита, продемонстрировали всем желающим, как выглядит парафиновая лампа в видоискателе кинокамеры, и прокрутили магнитофон.
— Сейтяс мы все петь,— объявил Кларенс, рассаживая своих соотечественников. Без малейших признаков вдохновения хор затянул продолжительную панихиду, в которой, как мне показалось, прозвучало слово «аллилуйя». Мне вспомнился рассказ Билла.
— Почему вы поете Аллилуйю? Я думал, что все в вашей деревне адвентисты?
— Мы все адвентисты,— пояснил Кларенс непринужденно,— и, бывает, мы все петь песню-адвентисту. Но когда нам сильно-сильно хоросо,— добавил он заговорщически,— мы все петь Аллилуйя.— Он приосанился.
— А теперь мы петь песню-адвентисту, раз вы просить.
Я записал эту песню, а потом проиграл ее исполнителям. Они слушали, как завороженные, а Кларенс тут же позаботился о продолжении программы: теперь каждый должен был исполнить сольный номер. Потянулись гортанные погребальные мотивы, а один из присутствующих вытащил флейту, вырезанную из берцовой кости оленя, и изобразил на ней что-то не слишком затейливое. Продолжительность концерта стала слегка волновать нас, ибо пленки было отнюдь не вволю, а магнитофон — маленькая легкая машинка на батарейках — не имел стирающего устройства. Если я буду все это записывать, то растрачу драгоценную пленку на этнографический материал сомнительной ценности, прежде чем дело дойдет до чего-нибудь действительно интересного. Поэтому я старался записывать из каждого выступления по небольшому кусочку, чтобы никто из исполнителей не почувствовал себя обиженным.
Спустя полтора часа музыкальный запал наших посетителей иссяк, и они расселись вокруг хижины, болтая на акавайо, перебирая наше снаряжение и посмеиваясь. Мы не могли принять участие в разговоре, так как Кларенс вступил в жаркую дискуссию с одним из индейцев. Так мы и сидели, предоставленные самим себе, стараясь не совершить что-нибудь невежливое и смирившись с тем, что поспать этой ночью уже не удастся.
В дверях показалась голова Кларенса.
— Спокойной ноти,— сказал он с сияющей улыбкой.
— Спокойной ночи,— ответили мы, после чего все двадцать наших гостей поднялись на ноги и без единого слова удалились в темноту.
Главным занятием женщин деревни было приготовление лепешек из кассавы. Эти лепешки сушились под солнцем на крыше дома и на специальных подставках. Кассаву выращивали на возделанных участках между деревней и рекой. Мы засняли, как женщины выкапывают эти высокие растения и обрывают клубни, содержащие крахмал. Потом клубни очищают от кожуры и растирают на специальной дощечке со вставленными в нее острыми камешками. Сок кассавы содержит смертельный яд — синильную кислоту, и, чтобы удалить его, хозяйка заталкивает растертую массу в матапи — открытую с одной стороны плетеную трубку длиной около двух метров. Наполненную матапи подвешивают на какую-нибудь выступающую балку хижины. В петлю на свисающем конце матапи продевают палку и привязывают ее к свае хижины. Затем женщина садится на свободный конец палки, и наполненная матапи, толстая и разбухшая, вытягивается, становясь длинной и тонкой. Во время этой процедуры масса сдавливается, и ядовитый сок стекает на дно матапи.
Высушенная кассава просеивается, а затем выпекается. Некоторые женщины используют для выпечки плоские камни, другие — круглые чугунные сковороды, точно такие, на каких пекут оладьи в Уэльсе и Шотландии. Плоские лепешки из кассавы, подрумяненные с обеих сторон, выносят наружу и подсушивают.
Мы наблюдали весь этот процесс, когда к нам подбежал Кларенс.
— Быстро, быстро, Давиди! — кричал он, неистово размахивая руками.— Я насел одна стука вам поймать!
Я бросился за ним. Мы подбежали к бревну, лежащему в низком кустарнике возле хижины Кларенса.
Рядом с бревном я увидел черную змею длиной с полметра, которая медленно заглатывала ящерицу.
— Быстро, быстро, лови его! — Кларенс захлебывался от возбуждения.
— Да... знаешь ли... э-э... наверное, я ее сначала поснимаю,— надо было выиграть время.— Чарльз, иди сюда, быстрей!
Змея между тем невозмутимо продолжала свое дело. Голова и часть туловища ящерицы уже исчезли, из углов рта змеи торчали кончики передних лапок жертвы, прижатых к телу. Ящерица была раза в три толще змеи, и, чтобы справиться с таким блюдом, змее пришлось буквально отвалить нижнюю челюсть. Напряжение было так велико, что глаза змеи почти вылезли из орбит.
— А-а! — кричал Кларенс, распаленный до предела,— Давиди, ты давай ловить эта плохой змея!
— А она что, очень плохая змея? — спросил я нервно.
— Я не знай,— отвечал он, весь во власти происходящего,— но я думай — она узасно плохой.
Чарльз тем временем уже стрекотал камерой. Оторвавшись на секунду, он посмотрел на меня.
— Я бы не прочь помочь,— интонация у него была издевательски-самодовольная,— но я просто обязан запечатлеть предстоящую демонстрацию исключительного бесстрашия.
Змея уже добралась до задних лап ящерицы. Процесс поглощения происходил без всяких рывков и лишней суеты: ящерица все время оставалась в неизменном положении по отношению к поверхности земли, в то время как хищница медленно натягивалась на свою жертву. При этом она то изгибалась, то распрямлялась, ее движения напоминали манипуляции, с помощью которых обычно вдевают резинку в пижамные штаны.
