Иржи Кршенек - Длинные уши в траве. История косули Рыжки
Ивча уснула или просто притворяется, потому что сопит как-то слишком шумно, но я-то хорошо помню, как она училась ходить, как размахивала руками, раскачивалась и вечно плюхалась на одно место, — мы все над ней смеялись. А главное, она очень боялась, хотя ходила уже вполне хорошо, и успокаивалась только тогда, когда кто-то держал ее за руку. А папка отучал ее от этого страха вот как: он давал ей в ладонь вместо своей руки ложку, она держалась за ложку и шагала, не замечая, что папка ложку давно отпустил. А когда однажды заметила, испугалась так, что тут же шлепнулась и разнюнилась; потом она стала держаться за газету, и в конце концов ей хватало того, что папка совал ей в руку кусочек бумажки, и она прекрасно топала, думая, что опирается на эту бумажку. Так научилась ходить Ивча, но ведь она человек, а кто учит ходить косуль?
Ночью я проснулась и услышала, как о крышу тарабанит дождь, — похоже было, словно кто-то сыплет крупу на кусок жести. Я, конечно, обрадовалась, что опять пойдут грибы, но сразу же подумала о Рыжке: что ей тут делать, если вдруг похолодает и начнутся дожди? В холле она может расшибиться обо что-нибудь, в коптильне ей оставаться нельзя, а на дворе она, конечно, простудится. Здесь, у реки, и летом часто так холодно, что приходится вечером подтапливать камин или плиту. От берегов несет сыростью, а когда топим, всюду пахнет дымом. В коптильне Рыжке пока хорошо, там дождь ее не мочит. Сверху мы положили кусок полиэтилена, да и от земли не тянет, хотя утра уже холодные.
Уснула я только в четыре, и все еще шел дождь, из леса наползал туман. Но когда я проснулась и высунула голову из окна, то увидела, как сквозь туман пробивалось солнышко, небо у меня над головой было такое голубое, что с него даже сыпались золотые искры, а на лугу в стеблях травы так и сверкали огоньки. Я тут же спустилась в холл и побежала к Рыжке, но мама уже положила ее в норку среди папоротника. Рыжка обнюхала мокрые листья, потом слизала несколько дождевых капель и опустила голову на передние ноги, совсем как собака. Я осторожно взяла ее за заднюю ножку, на которую приклеился березовый листик, и, когда потянула ножку, почувствовала, как Рыжка сопротивляется, не дает мне ножку, но сопротивлялась и защищалась она совсем слабо, едва ощутимо, словно в ножке кровь не течет. И тут я вспомнила, что сказал папка, когда мы нашли Рыжку. Не знаю, почему мне это пришло в голову, но я побежала к папке, который лежал в постели, читал какие-то рассказы и слушал концерт по радио — утром он всегда слушает концерты из Вены, — и сказала ему, что было бы, наверно, здорово, если бы мы стали тренировать Рыжкины ножки.
Папка пожал плечами и опять сказал, что все будет хорошо. А уж если что случится, так у него есть товарищ в ветеринарном институте — можно будет показать там Рыжку. Я, конечно, испугалась: однажды моя подружка поехала туда с больной морской свинкой и возвратилась без нее; ей сказали, что зверушке ничем помочь уже нельзя. Моя подружка была вся заплаканная, а ведь речь шла всего-навсего о морской свинке. Уж лучше буду целыми днями упражнять Рыжкины ножки, только бы не пришлось ехать в институт, где доктора в белых халатах и где делают всякие уколы. Я так и сказала папке, но он окликнул маму и спросил, что будет на завтрак, а мне только ответил: мы должны уяснить себе, что делаем для косули все возможное, и потому надо надеяться на лучшее. Мама тоже сказала, что с Рыжкой она никаких упражнений делать не будет, — придет время, и Рыжка сама, по-своему начнет тренировать ноги. Мне почему-то подумалось, что Рыжка уже не вызывает у родителей такого восторга, как прежде, мало-помалу мы привыкли, что она с нами, и перестаем за нее тревожиться. Но я все равно боюсь за нее, и Ивча тоже. Поэтому мы тайком от всех взялись причесывать Рыжкины ножки платяной щеткой, чтобы разогнать кровь. Но очень скоро Рыжке перестало это нравиться, она дернула ножкой и спрятала ее под брюшко.
…Чуть пониже нашей дачи у дороги росли березки, две липы и грабы. Когда лесники стали вывозить тес, то деревья срезали, остались одни пни, мы уж думали, что они совсем высохнут, но вдруг прямо из стволов прорезались бледно-зеленые листочки, а потом они росли, росли, пока не сделались большими, с ладонь, и нежными, шелковыми, как паутина. Этих листьев мы и нанесли Рыжке целую гору, они так ей понравились, что через минуту брюшко у нее стало совсем как барабан. Мы знаем, Рыжка ужасная привереда и все подряд не ест. Она любит, когда у нее выбор, а потом она еще долго принюхивается и морщит свой смешной носик. Мы знаем, что различные травы и листики она умеет выбирать в зависимости от того, насколько они ей полезны. Ей не нужны никакие доктора, она сама себя лечит. Теперь у нее поноса нет, она ловко перекатывает шарики в горле, и все у нее потихоньку выправляется, и шерстка так здорово лоснится.
Папка взял рюкзак и пошел в деревню за покупками, а главное, за новой кашей и молоком; бабушка с дядюшкой вымыли Артура и отправились в лес, а мама объявила забастовку: она, мол, только и знает, что прыгает вокруг плиты, и потому сегодня будет загорать, поскольку тоже имеет право на отдых.
Именно так мама и сделала. Разложила кушетку, мы с Ивчей натерли ее маслом, и она легла возле Рыжки. Солнышко высушило росу и дождь и снова начало сильно припекать. Я взяла с собой на каноэ Ивчу, и мы поплыли против течения к самой отмели, где посередине реки есть песчаный островок; вода там ужасно затягивает и мчится через камни, и туда иногда отправляется папка ловить форелей, что в такую красивую крапинку, а чешуя отливает серебристой зеленью. Наша Ивча одна ни за что на свете не села бы в лодку: во-первых, она еще довольно маленькая, а во-вторых, она умеет грести только с одной стороны, так что в воде она все время вертится или несется прямо в ольховник. В прошлом году у нас было еще две лодки. Одна наша, а другая дядюшкина. Дядюшкину мы называли «сытухой» или «дирижаблем» — это был большой деревянный ялик, в который могло бы вместиться и шестеро человек. Дядюшка говорил, что наше пластиковое каноэ супротив его ялика ноль без палочки, потому что ялик — лодка надежная и, главное, безопасная. Он ходил на ялике ловить рыбу, сильно греб двумя веслами и возил с собой рюкзак с рыболовными снастями, табуретку, одеяльце под зад, чтоб не простудиться, и большой литровый термос с мочегонным чаем против болезни, которая у него от спорта. Тут уж каждый рыбак знал, что плывет дядюшка, потому что по реке расходились большие волны и казалось, что собирается буря. Рыбаки убирали свои удочки, чтобы случайно дядюшкин «дирижабль» не запутался в лесках, и кричали дядюшке: «Куда опять прешь со своим „Титаником“?»
