Юрий Куранов - Избранное
За школьной оградой медленно, несколькими грозными голосами поднялось низкое пение. Песня сделала два шага, помедлила, сделала еще два и пошла, ступая по жаркой земле. Голоса росли, к ним прибывали новые, и на площадь пошла тяжелая волна. Площадь затихла, все замерли, а Санька остановилась в кругу с опущенным лицом.
Пели «Орленка».
Орленок, орленок, мой верный товарищ…
Кто сидел — начали вставать. Многие взбирались на телеги и, вытянувшись всем телом, смотрели в школьный двор. Голоса усиливались каждое мгновение, от них становилось жутко, сердце немело и подступало к горлу.
Орленок, орленок, идут эшелоны…
Пение перешло на площадь, здесь и там его подхватывали молодые женские голоса. Дед смотрел в землю и тихо повторял:
— Орленок, орленок, мой верный товарищ…
Енька стоял со спокойным лицом, засунув руки в карманы. Инка смотрела на Олега, похлопывала себя по животу и позвякивала там за пазухой мелочью. Наташа притопывала ногой, а Зина прижала к щекам ладони.
Песня кончилась, и мобилизованные начали строиться. И вместе с колонной площадь, оставив телеги, узлы, костры и коней, поднялась и двинулась к пристани.
У пристани стоял белый с большими красными колесами пароход. Пароход был пуст. Только матросы на корме и на носу сидели в тельняшках, покуривая папиросы. Над водой низко стлался папиросный дым. Сквозь дым из-под обрывистых песчаных берегов проносились черные стрижи.
Колонна подходила к пристани. Военком шел обочь колонны, иногда вынимал из галифе платок, снимал фуражку и вытирал бритую голову. Он шел слегка наклонившись, подобрав грудь, будто в живот ему была вставлена пружина. Мобилизованные шли с мешками за спиной, правой рукой придерживали лямку, как бы уже несли на плече винтовку.
Площадь шла следом, на расстоянии, тоже молча, сквозь пыль, поднятую колонной. Чем ближе подходили к пристани, тем плотнее площадь прижималась к колонне, охватывала ее, словно хотела отрезать от реки. Но, выйдя на берег, площадь встала по обе стороны трапов и сгрудилась.
Колонна с ходу по двум трапам стала подниматься на борт. В толпе кто-то вскрикнул и запричитал. Голос был Санькин. Все молчали. Санька задохнулась и тоже смолкла.
Мария стояла у самого трапа, прижав к груди кулаки и глядя каждому в лицо. Рядом стоял Енька, спрятав руки в карманы. Мобилизованные шли медленно, не поднимая голов, не оглядывались, только трапы скрипели у них под ногами.
Пароход накренился и чуть осел.
Показался Петр. Он издали заметил Марию и Еньку. Он смотрел на них. Поравнялся. Лицо его было потным, скулы обтесало, и под глазами глубоко легли складки.
— Ничего, ничего, — сказал он, проходя. — Увидимся.
Мария бросилась к нему, что-то выхватила из-за рукава и хотела сунуть ему в карман. Но руки ее тряслись, и она в карман не попала, а скомканный, шитый еще в девичестве, платок упал на трап. Петр хотел поднять платок, но сзади напирали. Следом шедший Митька наступил на платок, потом нагнулся, встряхнул его и передал Петру.
Пароход грузно осел, а колонна все шла.
Бабушка, массивная, сложив руки под грудями, стояла в стороне и замершими глазами смотрела на пароход. Мимо пробежала Калина. Крикнула:
— Где он?
— Прошел уже, — сказала бабушка.
Калина бросилась в толпу, расталкивая ее животом и грудью. Пробилась к трапу, но увидела только спину Митьки. Встала, всплеснула руками и тихо сказала:
— Ушел.
К ней протиснулся откуда-то из толпы Бедняга, взял за плечи и отвел в сторону.
— Ничего, не реви, девка, — сказал он ласково. — Отвоюет свое и придет твой мужик с орденами. Ныне без орденов не будут возвращаться.
— Ох, чует мое сердце, не вернется он, — проговорила Калина, кусая губы. — Не сносить ему головы, горячая башка.
Колонна кончилась. Трапы сняли. Ударил гудок.
Пароход всеми бортами сидел в воде. Он покачнулся, повел колесами и не сдвинулся. Еще покачнулся, пуще осел и, по всем палубам забитый мобилизованными, отвалил. С парохода кричали, махали руками. Грянула песня. И голоса потонули.
Площадь молча берегом двинулась за пароходом. Пароход еще прогудел сквозь музыку и крики. Торопливо работая колесами, зарываясь в реку, пошел.
Все на берегу заторопились. Олег побежал. Инка быстро шла рядом с раскрытыми от удивления и какого-то страха глазами. Мария бежала невдалеке, прижав руки к груди и сжав губы. За ней поспевал Енька. Он вдруг охнул, сел в траву, что-то выдернул из пятки и побежал дальше, прихрамывая.
Пароход прибавлял скорость, толпа ускоряла бег. Огромными прыжками двигался вдоль самого берега цыган с развевающейся бородой. Он разматывал на шее атласный платок, сорвал его и стал махать над головой. За ним спешили цыганки в развевающихся и хлопающих платьях. Калина мчалась с раскрытым ртом и кричала что-то. Потом она остановилась и махнула рукой. Олега догнала Санька с прижатыми к лицу руками. Она натыкалась на чьи-то спины, расталкивала их. Бежала она головой вперед, словно была ранена.
Пароход уходил и сворачивал за излучину. И тут одни перешли на спокойный шаг, а другие кинулись из последних сил.
За излучиной уже пропала музыка, а пароход еще раз прогудел — и все. Олег задыхался от бега, но остановиться не мог. Наконец он оглянулся и увидел, что Инки нет. Он остановился, озираясь. Он увидел бабушку. Она все шла быстрыми короткими шагами, покачивалась всем полным телом, осторожно отстраняла встречных, смотрела вслед пароходу и порой поднимала над головой руки.
А многие все бежали, и тоже вытягивали руки, и не могли остановиться, и берег качался у них под ногами.
Какая-то женщина с платком в руке топталась на месте, хватала воздух ртом и все повторяла:
— Господи, и не уснуть теперь ни одной ноченьки и глаз не сомкнуть.
3По земле от одного океана шла к другому океану ночь. И там, где гремела война, уже наступал вечер. Иван Епифаньев, боец действительной службы, до этого вечера уже целую неделю отступал: сначала дорогами, под пулями и визгом бомб германских самолетов, потом глухими лесами, под свист птиц и шум деревьев, под жарким светом солнца. У него было пробито плечо, стерты ноги, пересохло во рту. И сердце его билось так, что казалось, стук его слышен на весь лес. Со своими товарищами, оставшись без командира, он по многу раз в день отстреливался от немецких автоматчиков, но держал оружие в руках.
И вот теперь, когда солнце садилось и поле стало багровым от его низких лучей, когда от горящей за полем деревни тянуло смрадом и духотой, когда грохот закрыл все небо и поле вокруг, Епифаньев бежал от германского танка. В руке у Епифаньева была граната, но Ивану некогда было остановиться и обернуться, чтобы бросить гранату. Поле было чистым, и танк настигал. Германцы не стреляли по нему, а просто гнались, И земля подгибалась у Епифаньева под ногами. На бегу Епифаньев ступил в маленькое, свитое прямо на земле гнездо. Он ступил в гнездо, поскользнулся и упал, и граната выкатилась у него из рук. Танк настиг его, прошел по нему.
