Радмир Коренев - Собака — зверь домашний (Первое издание)
— Хочешь, я расскажу тебе козометный случай. Про одного старшину с катера?
— Если смешной, рассказывай.
Они остановились. В этот момент оба увидели человека. Он отделился от дома Лены и пошел к ним. Впереди бежала собака.
— Олег! — удивилась Лена.
— Точно, он.
— Олег, — Лена высвободила руку, — ты же говорил, что сегодня в Курильск уходишь!
— И ты поэтому… — он не договорил, резко повернулся и быстро пошел прочь.
— Олег! Постой! — Степан было двинулся за ним. Но Кряжев оглянулся и зло бросил:
— Заткнись, петух в тельняшке!
— Дурак… Вот дурак… Лена! — окликнул он девушку, но она уже вошла в коридор. Хлопнула дверь, звякнула задвижка.
Катер, покачиваясь на пологой зыби, шел вдоль берега.
Серое низкое небо, запорошенное мельчайшими капельками влаги, опускалось все ниже и ниже.
Андрей стоял у штурвала и внимательно смотрел на компас, решая в уме какие-то свои задачи. Сегодня он уже не матрос, а помощник капитана. Приказ директора есть.
Кряжев сидел в кубрике и заполнял свою объемную тетрадь.
«Рыбозавод, — писал он, — это уютный уголок на острове. Самое ценное для моряков — ковш. Маленькая, защищенная от ветра гавань спасает от жестоких штормовых волн. Засольный и консервный цехи работают круглосуточно. Сегодня ночью, когда я шел от Лены, увидел, как в чан заскочила лиса. Дик прыгнул за ней и задавил. Но она его успела сильно искусать. Пришлось залечивать его раны. Залечил, а вот свою не могу. Женщины коварны и лживы. Вчера клялась, что любит, а сегодня ушла с другим. Трещит мое счастье по швам. Кроме Лены, мне никто в поселке не нравится. Лена, Лена… Теперь не знаю, что и делать. После этого даже работа потеряла смысл».
— Капитан! — кричал Андрей. — Капитан! Туман надвигается!
Кряжев отложил дневник и вышел из кубрика. Туман плотной кисеей затягивал море и берег.
— Держи точнее на курсе, а я возьму пеленг! А ты, барбос, что засуетился? — Кряжев потрепал Дика за холку. — Тоже на рубку захотел? Ну пойдем, пойдем. Побегай по палубе. Только не свались…
Черный мыс еще просматривался в тумане. Капитан взял пеленг, вынул из кармана записную книжку и хотел тут же решить несложную задачу, но катер вдруг качнуло, прут леерного ограждения, треснутый по сварочному шву, отогнулся, и Кряжев полетел за борт. Когда он вынырнул, «Сотый» был уже далеко.
— Э-эй! — закричал капитан, но его не услышали. Рокот дизеля и шум гребного винта заглушили голос.
Теряя надежду, Кряжев смотрел на уходящий катер. Молочными каплями сыпался туман. Было тихо. Беспокойство и страх заполняли душу.
«Зацепиться бы за какое-нибудь бревно, доску. Ведь плавает же иной раз всякий хлам».
Кряжев осмотрелся. Где-то звучит сирена.
— Э-гей-э-э-э! — Ни звука в ответ.
— Эх, Андрей, Андрей!.. Думает, что я на рубке. Когда хватятся, меня рыбы съедят. Ноги тяжелеют, тянут ко дну. Кажется, лай? Эй-эй…
— Дик, — узнал Кряжев, — это Дик.
И сразу стало легче плыть, радость придала силы, вновь засветилась надежда.
— Дик! Ди-и-к!
Дик, отфыркиваясь, спешил на голос. Он уже, давно плавал кругами, но не мог отыскать в тумане хозяина.
— Дик! Дик! — звал своего друга Кряжев.
Вскоре большелобая морда замаячила над водой.
— Дик! Дик! Ах ты, родной. Давай ко мне, ко мне…
Пес подплыл. Кряжев поймал левой рукой ошейник, зашептал:
— Молодец, хороший, хороший. Вперед! Вперед, собачка. Вот так, по волне, по волне… А я тебе помогу.
Вспомнился Пират, когда в пургу он уверенно тянул к дому. Тянул изо всех сил.
И вот сейчас Дик. Он чует, где берег.
— Вперед, Дик! Вперед, родной!
Они плыли долго. Море было бесконечным, безбрежным и не было неба, не было земли. Лишь тихая, мертвая зыбь, осыпанная серебряной пылью.
«Утки! Каменушки! И нерпы гладкие. Значит, близко берег. Близко, Дик, близко».
Кряжев еле гребет правой рукой, левая онемела.
Чайки крикливые, наглые. Снижаются, разглядывают нежданных гостей.
Это особый прибрежный мир птиц и животных. Даже капуста, которая устилает поверхность длинными лентами, обвивает тело, мешает плыть, радует.
За спиной зашипел, приподнялся первый бурун, перекатился через голову и распался на мелководье.
Кряжев ударился коленом о грунт, хотел встать, упал, и вода снова потащила его в глубину. Он с трудом выполз и растянулся на влажном песке.
Пересвистывались кулички, бегали по отливу, мерно шелестел прибой, кричали чайки. И вдруг все исчезло, лишь завывание волков все отчетливей доносилось откуда-то с гор. И нет в руках привычного ружья, нет лыж, на которых легко и быстро можно уйти от стаи. А вокруг белизна и лютый мороз. Ноги недвижны. Они увязли глубоко, примерзли к снежному насту. Немеют, отмерзают до боли, до ломоты.
А волки ближе, ближе. Вот он, вожак, смело идет, без опаски. Обнажаются клыки. Он готов напасть, но еще медлит.
Кряжев делает рывок и — просыпается.
Дик стоит над ним и смотрит ему в глаза.
— Быр-р… Колотун… Надо бежать, собачка! Замерз я…
Он встает. Ноги дрожат, подламываются. Кружится голова, тошнит. На одеревенелых руках кожа побелела, сморщилась от воды, от соли. Одежда немного подсохла. Надо идти, бежать.
Уже и солнце садится. Холод. Это не материк, где ночью духота. Север.
«Если я выплыл в районе Черного мыса, — рассуждал Кряжев, — значит, придется шлепать по камешкам зигзагами километров сорок с гаком. Если берег не оборвется, сегодня добегу».
Дик маячил впереди, сухой и бодрый. Он успевал отскакивать от набегающей волны и обнюхивать подозрительные вещи: бутылки, тряпки, банки и прочие предметы, выброшенные морем.
Сумерки сгустились, прибой, похожий на длинную неоновую лампу, высвечивал кромку берега. Только впереди, где скала опускалась в воду, вспышка была большой и более светлой.
Слышался грохот, волна бомбой взрывалась, столкнувшись с камнем. Бешеная вода откатывалась, чтобы обрушиться снова. Гул наката нарастал. Здесь не пройти, понял Кряжев. А обходить — гиблое дело, через сопку, сквозь заросли сейчас, когда ночь уже опустила черный занавес, прикрыла все: и небо, и землю, и траву, и кусты.
Мрак, хоть глаз выколи. Ничего не видно, даже идущего рядом Дика. Кряжев взбирается на сопку. Вечерний холод проникает в каждую частицу, в каждую пору изъеденного водой и солью уставшего тела. И не было от него спасения.
«Шалаш… Надо делать шалаш и ждать утра! Только шалаш…» — Кряжев падает на колени, рвет траву, пытается ломать кусты. Но все крепкое, неподатливое. Все одинаково черное, неразличимое: и кора, и листья, и трава. Все мокрое и скользкое: лицо, руки и одежда.
