Ярослав Даркшевич - Росные тропы
Ну, да не всегда так. Попугает, малость подгадит, да скоро обдует — обсушит. И снова бегом-бегом. Глаз в сено, глаз в небо. Вороши, сгребай, в копны стаскивай.
Травяной теремСроду не дождешься, чтоб высохло до травинки наше сено. Мечем с сырцой. Что ни говори, а рискованно: загореться может.
Отволгнет сено в стогу. Нагреется. Глядишь, и потянуло плесневым дымком. Приедешь за сеном, а везти-то и нечего. Черная, затхлая труха в стогах. Соли не соли, корова в рот не возьмет. Вредит еще нашему сену распроклятая чемерика. Много ее на покосе, всю никак не выберешь. Чемерику ту хоть лето суши, все исходит ядовитым соком.
Стога мы ставим, что терема. Стожар — матерая березина. Шатром баганы. На баганы-то и кладем сено. Снизу, от земли, так обдергиваем, что насквозь проглядывается. Чтоб продувало. Для того еще и поддувала — двери в травяной терем. Ни чемерика такому стогу не страшна, ни дождь. Середку на совесть утаптываем — убиваем, чтоб не набухало. Один наверху до тех пор, пока не завершит, не сведет стог на нет.
Стога стоят, как терема.
Разложит отец стог, доведет до плеч и к стожару ставит. Поднимает тебя, поднимает сено в небо. Выше деревьев. Под самые облака.
Вроде бы чисто внизу. Одергали, очесали стог на завершающий навильник. Ветрило, сплетенные вершинками молоденькие березки наверх завели — навесили. По ним и спускаешься с высоты.
Вытряхаешь сенную труху из-под рубашки, а сам глаз не оторвешь от стога. Ай да мы! Что за чудо вычудили! Ну, не красавец ли наш терем? Травинка к травинке.
И так день за днем. Рядки, валки. Вороши, сгребай, в копны стаскивай. Глаз в сено, глаз в небо. Еланка за еланкой пустеет.
ПоскребышиВыкошены еланки. Окошены опушки. Выбит из ложков листовник. Урвали у дождя сенцо. Вон оно. В стогах! Что нам теперь дожди. Хоть неделями насеивай.
По правде говоря, понадоела нам покосная суета. Позаели овода, поискусали комары, иззудило сено. Просолились мы потом. Рубахи от соли коробом. Каждая косточка, каждая жилочка истомились. Что ни говори, а сено убирать — дело хлопотное. Все бегом, все в беспокойстве. И глазу, и уху наскучило в зеленой тиши. Соскучились мы по городскому многоцветью, многоголосью.
Самый он суматошный, последний день. Самые суетные эти поскребыши. Совсем нас отец загонял. И можно его понять. Все поете. А ну как дождь. И сена-то не убрано всего с навильник, а не бросишь. Зима-то, ой, как долга. Да и сено у нас едовое, не то что с базара. Что ни клок — кружка молока.
Вершим стожок-последыш, и отец сразу добреет. Улыбается.
Обходим на прощанье стога. Любуемся. Хороши! По плечо суем в сено руку. Не греется ли? Сухая, колкая прохлада. А зелено-то, зелено. А аромат — хоть чай заваривай!
Спелые звездыУходим, уходим. И легок, и волен наш путь.
И снова зеленый мрак урмана. Дедка-столетка. Легкие тени хариусов. Лог, залитый небесными цветами. И всегдашнее отцовское «это надо же».
И снова о меде. И знаем, назавтра проснемся, а на столе банка, до краев налитая душистым солнцем.
Как славно спешить нам домой. Следить на ходу, как солнце прячет жар в синие леса. Остывает, темнеет устало.
Ах, солнышко-ведрышко! Помощничек наш, работничек. Столько дел переделало. Столько сена пересушило.
Затопил-заполнил мир запах свежего сена.
Легок да долог наш путь. Уж и солнце на отдыхе, как вырываемся мы на вольный, пригородный простор планевища.
Звездами усеян мир. И под нами, впереди, где город, тоже звезды.
Осыпаются спелые звезды августа. Те, что остались в небе, пронзительно-сини. Ледяные осколочки. А земные — теплые. Согрели их люди. Зовут они нас, подмигивают. И среди них звездочка нашего дома.
И слышно снизу. Кто-то большой-большой, сильный, вдоволь наработавшийся спокойно дышит во сне.
В. Капустин
ЛЕБЕДУШКА
Это было год назад такой же ненастной осенью, где-то в конце октября. Проселки, размытые дождем, вконец вымотали Гену, нашего шофера, и «газик», кажется, уже выходил из его повиновения. Гена чертыхнулся, когда мы подпрыгнули на очередной колдобине, спрятанной под водой, и устало заметил:
— Доедем до Лебединого, там заимка рядом. Заночуем… Не видно ни черта.
— Докуда доедем? — не понял я.
— До Лебединого… Ну, озеро так называется.
— Лебединое озеро? Там что, лебеди живут?
— Ну да, потому так и назвали. Белые и черные есть.
Я с сомнением покачал головой: вроде всю Челябинскую область вдоль и поперек не раз исколесил, а про такое озеро не слышал. И в Октябрьском районе не впервые…
Видя мое недоверие, Гена устало махнул рукой:
— Сам увидишь…
— Кого? Лебедей? Да если они и живут тут, так давно улетели. Время-то совсем к зиме…
Гена ничего не ответил и с ожесточением прибавил газу. Ехали молча. Машина, урча, поднималась на какую-то сопку, и вдруг мы остановились. Гена открыл дверцу и, ежась от мокрого ветра, вышел:
— Вот оно, Лебединое, смотри.
Темнота стояла кромешная, и глаза долго не могли ничего разглядеть. Вдруг ветер разорвал на какое-то мгновение облака и проглянула луна. И тут метрах в двухстах я увидел небольшое вытянутое озеро. Его можно было сначала принять за широкую реку. Озеро как озеро, камыш кругом, за тем берегом лесок виднеется… Таких озер в Октябрьском районе видимо-невидимо. Неужели и впрямь облюбовали его лебеди, птицы привередливые, людского соседства они не любят… А тут дорога невдалеке проходит. Но я не стал донимать Гену вопросами: не любит он недоверчивых.
А это-уже приметы осени.
Мы прокатили еще с километр, и фары высветили откуда-то из темноты высокий крепкий забор, ворота. Гена посигналил, и вскоре мы въехали во двор. Нас встретил очень приветливый маленький старичок, похожий на доброго гнома.
…Поликарп Николаевич провел нас в избу, напоил ароматным чаем из старенького самовара, и пошел разговор о том, о сем — «на сон грядущий». Гена откровенно зевал, да и Поликарпа Николаевича, видать, мы подняли с постели…
Вдруг в дверь кто-то тихонько, чуть слышно постучал.
— А, пожаловал, гостей учуял, — улыбнулся старичок.
Он встал и открыл дверь в сени. А оттуда важно и степенно вышел… лебедь. Белоснежный красавец. Он не спеша, как-то по-утиному переваливал с боку на бок свое большое туловище, но даже эта неуклюжая походка не мешала ему сохранять грациозность и солидность. Он подошел к Гене, взял из его рук кусочек печенья, потом направился ко мне тоже за угощением.
