Владимир Бабенко - Лягушка на стене
Мы поблагодарили за ужин, отдельно — тунгуса за рассказ о пироге, затейника Васю — за развлечение, и поплыли дальше.
Солнце живописно повисло над прибрежными тридцатиметровыми осинами, у которых крона осталась только на верхушках. Светило, показав нам весьма правдоподобную мистификацию «Закат в тропиках», ушло за горизонт. Река после взрыва давно успокоилась и стала ровной и гладкой, как пол в танцзале. Свеча верхнего цилиндра все-таки слегка барахлила, и лодка шла как хорошая скаковая лошадь — ровным тягучим галопом, пересекая невидимые преграды из натянутых поперек реки полос теплого и холодного воздуха, пробиваясь через колючие, бьющие по щекам тучки мятущихся над водой комариков.
Берега жили своей обычной жизнью. Но грохочущий галоп лодки не позволял нам насладиться ее звуками. Чайки, скопы и коршуны, днем висевшие над рекой, к вечеру исчезли. Впереди лодки взлетали невидимые на фоне темных берегов утки, заметные лишь по длинным взволнованным следам на водной глади. Перепархивал через реку запоздалый дрозд, и уже вылетели на охоту козодои, легко крутящие над водой фигуры высшего пилотажа. Коля посветил на одного такого аса фонариком, и глаза птицы загорелись ярким желто-оранжевым огнем.
Быстро темнело, но светлая, ровная, лишь иногда в выбоинах мелких водоворотов лента реки хорошо еще просматривалась в обрамлении прибрежных кустов.
Речные духи, видимо решив, что такое скоростное плавание в глубоких сумерках не представляет для нас особых трудностей, усложнили контур. Из заводей, затончиков и холодных проток они выпустили туманы. Легкое вечернее дыхание реки заставило их медленно двигаться, делиться на части, спускаться к самой воде, подниматься вверх, соединяться в готические замки, античные храмы, романские базилики, складываться в мосты, аркады, переходы и виадуки. И вскоре над рекой появился сложнейший призрачный город со сказочной архитектурой, в котором ежесекундно происходили бесшумные обвалы балок и перекрытий и целых зданий. Там плавно оседали, вздымая туманную пыль, стены домов и башен, а рядом из развалин новые стрельчатые арки тянулись друг к другу и сращивались в ажурные купола.
Мы летели сквозь эти фантастические кварталы, пробивая носом «Мистраля» накрепко запертые ворота, многометровые крепостные стены, попадали на площади, где стояли удивительные статуи, в фонтанах поблескивала настоящая вода, а вверху темнело настоящее небо с мерцающими звездами, и неслись дальше по призрачным бульварам, иногда врываясь в здания, продолжали свой путь через бесконечную анфиладу комнат и залов. Чтобы окончательно сбить нас с толку и убедить, что все эти фантомы реальны, духи водной стихии — создатели изощренных декораций — запустили туда летучих мышей. Зверьки были с ними в сговоре и очень натурально отскакивали от призрачных стен, словно от настоящих.
Темный силуэт средневекового замка на высоком обрывистом берегу с окошком, горевшим тусклым вишневым светом, казался частью этих ирреальных конструкций. Но мы не поверили и, заглушив мотор, причалили к черной стене крутого берега.
Сверху, из замка, послышался лай собак, потом звук шагов и шорох сползающих вниз по тропинке камней. К нам двинулась путеводная звездочка — лучик карманного фонарика: страж замка — дежурный водомерного поста, к которому у нас были рекомендации староверов, — спускался к реке. Чудесная полуночная регата закончилась. Невидимые наяды, русалки и ундины, плескаясь, перешептываясь и хихикая, разбирали и растворяли ненужные теперь глыбы тумана и разгоняли рукокрылых.
Хозяин поста провел нас в темную комнату. Там мы на ощупь достали из рюкзаков спальники и, не ужиная, заснули.
Утром мы встали поздно. Пока хозяйка — как мы догадались, именно она звалась Росомаха, — юркая, невысокая, худощавая, довольно молодая шатенка с лицом, в котором едва улавливались азиатские черты, собирала на стол, сам хозяин, Громыко, неторопливый, крестьянского вида мужик с коротко стриженной шевелюрой седеющих волос, повел нас на небольшую экскурсию по своему хутору.
Селение располагалось на ухоженной поляне, окруженной добротным забором из лиственничного жердняка. Рядом с домом, как каре, построенное для парада, зеленела приличная картофельная плантация, досадно нарушаемая редкими, не вовремя зацветшими растениями. Рядом побатальонно стояли кусты смородины, и тугие буреющие кисти свешивались как аксельбанты. За домом возвышалась застекленная теплица — сельскохозяйственный архаизм, так как все огородники в районе выращивали помидоры и огурцы под полиэтиленовой пленкой. Под стеклянной крышей в зоне очень рискованного земледелия Хабаровского края, там, где основным овощем была картошка, а основным фруктом — редис, у Громыко цвели пятнадцать сортов роз, желтели лимоны, свешивались полиловевшие гроздья винограда, а в самом углу в деревянной, покрашенной зеленой масляной краской кадке росло небольшое деревце, усеянное бело-восковыми звездочками цветов с тонким ароматом орхидей — в Нижнем Приамурье я впервые увидел, как цветет субтропическое растение фейхоа.
Мы вернулись в дом. В большой горнице, пустой и чистой, как жилище японца, стоял стол, стулья, черный телефон, в разных углах — две кровати, над которыми белыми кливерами свешивались из-под высокого потолка марлевые пологи. Кроме того, посреди комнаты, как обозначение географического центра, располагалась тридцатилитровая алюминиевая канистра.
Хозяйка позвала всех завтракать. Мы с Колей, расслабившись первой ночевкой в настоящем доме, совершили единственную ошибку, достав из рюкзака заветные гостинцы, призванные вещественно оформить знакомство: шоколадку «Аленка» и бутылку водки разлива города Молодежного.
— Ух ты, да вы с подарками! — удивленно-обрадованно воскликнули хозяева. — Ну и у нас кое-что есть.
И они почему-то кивнули на канистру.
Бутылка опорожнилась быстро, причем хозяйка отнюдь не обращала внимания на шоколадку, зато зорко следила за тем, чтобы ей наливали вровень со всеми. Она выпила последнюю порцию и, с грустью посмотрев на пустое донышко сосуда, на нетронутую «Аленку», приказала мужу:
— А теперь давай кваску, ребята кваску хотят.
— А готов ли? — засомневался тот.
— Готов, готов, — успокоила мужа Росомаха, — наливай.
Громыко открыл крышку тридцатилитровой канистры, до краев наполненной мутной, беловатой, пузырящейся жидкостью, разлил по кружкам первую порцию и с удовольствием ополовинил свою.
— Пробуй, — сказал он мне, сладко щурясь, — не хуже крымского муската.
Я попробовал. Было гораздо хуже.
