Юрий Куранов - Избранное
А я тоже шел вдоль Сороти.
И так мы сблизились невдалеке от моей Мельницы. И тогда девушка совершенно явственно поклонилась и сказала издали: «Здравствуйте». Я никогда ее не видел раньше. А она со мной поздоровалась. И еще она сказала:
— Сегодня к вечеру начнется половодье. Вон как вода прибывать начала.
— Откуда вы это знаете? — сказал я.
— Да это просто глазами видит всякий, — сказала девушка и улыбнулась.
И к вечеру действительно начала прибывать вода.
Я весь вечер думал об этой девушке. Откуда она могла появиться? Может быть, это Вы приезжали к нам? Да не решились ко мне зайти. Или просто я Вам не приглянулся. Девушка была под белым пуховым платком, в коротком полушубке, в белых брюках и в белых коротких сапожках.
Если это были Вы, напишите мне.
Ваш А н д р е й. Кулдига Дом над Румбой ВентеНаконец-то письмо пришло. Сегодня утром наша методист Катя вышла к Мельнице и показала мне его издали. Дело в том, что мою Мельницу отрезало разливом, и я теперь как на острове. Все вокруг меня слилось в целое море — и Кучане, и Сороть, и Маленец. Только льдины стучат ко мне в Мельницу. Катя хотела мне письмо отдать, да так и осталась на краю разлива. Отрезало меня за ночь.
Жаль, нет лодки. Когда теперь я выберусь? А Катя ушла. Буду коротать время, пока лодку не подгонят. И все это время буду Вам писать.
Это большое половодье поднялось перед самой полночью. Разгулялся ветер. Лед начало крошить. Дождь посыпался. Такой гул пошел, словно от Румбы, от Вашего удивительного водопада. Гудит — и все. Мне даже стало казаться, что я в Кулдиге. Будто я стою под горой, а на горе замок. Замок весь целехонький, огни горят в окнах, а на башнях грохочут железные знамена. У нас такие знамена называли прапорами. А как, интересно, у Вас они назывались?
Вот и лодка появилась. Ну, пока. Пишите мне.
Ваш А н д р е й.А может быть, письмо не от Вас? Может быть, Вас вообще нет на свете? А только тот человек все выдумал? Письмо от кого-то другого?
Ну, еще раз пока. Пишите мне.
Кулдига Дом над Румбой ВентеЛодка шла не ко мне. К Мельнице вообще невозможно подойти на лодке. Лед из Маленца потащило в Сороть, и Мельницу стиснуло льдами. В дверь вошла вода. Вода поднимается по лестнице. Может случиться так, что я проснусь, а в комнате вода.
Дождь за окном стихает. Я сижу за столом и думаю о Вас. Я смотрю за окно и вспоминаю Ваш город. А представляется он мне таким, какой был много веков назад. Я вижу замок, я слышу там, за стенами, говор, слышу лай собак. Говор и лай доносятся сквозь какие-то призрачные звуки, как будто звучит клавесин. Огни горят спокойно. Но сколько в них было тревоги в те неспокойные времена. И здесь, на наших крепостях, и там, у вас. И я не могу себе представить, что мы когда-то воевали. Мои предки ходили к Вам, а Ваши сюда. И подстерегали друг друга в засадах, рыли волчьи ямы. И убивали. Ведь это мог быть я. И мог бы захватить ваш город и сжечь его. И Вы сгорели бы. Какое счастье, что мы не жили в то страшное время. И какое счастье, что оно больше никогда не повторится.
А теперь я вижу, Вы, как Царица весны, идете над рекой за городом и пускаете по течению золотые венки из одуванчиков. А потом Вы летите в небе и разбрасываете над городом цветы. А в кафе сидит очарованный и хмельной мужчина, он рассказывает о Вас незнакомым людям. Кто он, этот мужчина? Мне кажется, он мне родной, и я люблю его. Я его люблю за то, что он живет в одном с Вами городе.
Дождь утих. Облака над разливом разметало, взошла луна. После дождя все блестит. А льдины сгрудились, как замшелые серебряные острова, и звенят. Осыпаются. И кажется, что в небе кто-то играет на клавесине.
Ваш А н д р е й. Кулдига Дом над Румбой ВентеЭто было письмо не от Вас. И я уже серьезно начинаю думать, что Вас нет на свете. Просто нет — и все. Это так грустно. Я бы сошел с ума, если бы кто-нибудь подумал, что меня нет на свете. А Вам все равно. Вы сидите себе за столиком и пьете кофе или купаетесь в водопаде, и Вас совсем не заботит, что кто-то думает, будто Вас нет на свете.
Сегодня мы жгли прошлогодние листья. На всей усадьбе. В парке. Мы их сгребали сначала в кучи. Дым от листьев долго стелется над озерами, над полой водой. Сгоревшей листвою пахнет даже за озером, в Петровском, в парке. Впрочем, там тоже жгут свою листву.
Со мной вместе сгребала листья Светочка, молодой специалист. Она пишет курсовую работу «Пейзажи Михайловского и Тригорского в лирике Пушкина». Если бы Пушкин знал, сколько всяческих работ будет написано по поводу его каждого шага… Ему, наверное, это было бы не очень приятно. Света очень милая. И я бы давно полюбил ее, если бы она пускала вниз по Сороти венки или пролетала над Михайловским, разбрасывая одуванчики.
Листья долго горели здесь и там в глубине парка. Я смотрел на огонь, и мне казалось, что горят письма. Сотни писем горят, и слова умирают в них. И мне было жаль этих слов. Мне вообще жаль слов, которые умирают, никем не услышанные. Я слышал, как они умоляют и зовут кого-то, как плачут, как стонут, не в силах кого-то забыть.
Я отвернулся и ушел. И до сих пор я слышу, как горят эти листья.
А н д р е й. Кулдига Дом над Румбой ВентеУ нас такой разлив. Кругом вода. И повсюду пахнет листвой. Пахнет сожженными листьями. Тишина. Так, что кружится голова и начинаешь засыпать.
Неужели Вы так никогда и не ответите мне?
Я не могу поверить, что Вас нет.
Это неправда.
А н д р е й. Кулдига Дом над Румбой ВентеСвет луны. Прямо в окно и на пол. И невыносимый он. Сама луна малиновая, а свет медный. Тяжелый. Зернистый. И все живым в моей Мельнице сделалось.
Стакан, простой граненый стакан, стоит на подоконнике и звенит. О чем звенит он? Руку поднимешь над подушкой, остановишь в воздухе, и страшно смотреть на нее. Она как бы отделена от тебя, сама по себе, того и гляди сама на тебя глянет. И заговорит человеческим голосом. Паутина над потолком в углу — как звук, подвешенный в воздухе. Так и переливается. Паук висит, как пробоина, и от него тоненькие трещины в воздухе.
Все насторожилось.
