Борис Казанов - Роман о себе
Жана я заставал с утра, он целый день просиживал на маяке. Вязал свою тигроловную снасть. Облюбовал место возле вагончика с окнами, завешанными рыбацкой сетью. Груша завесила, чтоб по ней вился плющ. За вагончиком рос на грядке табак, его любовно выращивал Жан, брезгуя подходить к свекле или картошке. Формально Жан нигде не работал, жил как вольный охотник, ловец. Получал пособие за национальность, и это действительно так. Все орочи как вымирающая народность имели возможность себя сохранить. Государство опекало Жана, а он не хотел благодарить. Вставая рано, когда еще Туя спала, я проходил мимо Жана, как мимо столба. Мне надо было что-то согласовать в себе. Не хотел задерживаться и с Туей.
Жара у моря не ощущалась, ее сдувал ветерок. Я выбирал затишек, садился на высокий откос с деревьями по склону и смотрел, как внизу раскатывал рулон прилив. Наслаиваясь пластами, он приобретал просвечивающееся свойство линзы. Становились видны, как сквозь увеличительное стекло, водоросли и камни на дне. В ясный денек отсюда различались ставники. Я видел «желонку», суденышко, где жили рыбаки, рыбацкую гостиницу. Ночью на ней горел огонь, а сейчас висел черный шар на мачте, обозначавший, что стоит на якоре. С этой «желонки” рыбаки тащили большие лодки, «прорези», к ловушкам. Тащил их желтый, с круглыми бортами, рыбацкий МРС. Разноцветные поплавки, расходясь по воде, обозначали мудреный порядок сетей. Ставники перекрывали дельту Тумнина, оставляя коридор. Рыба обходила сети и попадала в ловушки. У сетей-ловушек караулили рыбу «прорези». Все там сосредоточилось у горных речек, на подходе к ним. Я видел далекие холмы за ставниками, проступавшие в дымке, как голубые стога. У ближних сопок, на другой стороне этой идеальной по профилю бухты, в углу их соединения, различался кубик насосной станции. Там дежурил танкер, принимая к двум бортам суденышки, сосавшие из него топливо. По сопке полз дымок, что такое? Безлюдное место, не вулкан… Откуда взялся дымок?
Пытался разгадать…
В моей душе горело, разгоралось тихое счастье, я не мог к нему привыкнуть, с ним сидеть.
Спускался в долину, вспугивая куропаток. Они как домашние, Жан ловил руками. В последнее время повадилась летать на скалу ворона, нахальная, как сто ворон. Больно кусалась, голой рукой не возьмешь… Совершенно не боялась, если идешь без ружья. Я шел в хозяйство Гриппы, оно было в 2-3 километрах, на косе. Рыбацкий причал с ободранной от швартовок стенкой. Амбар на столбах. Выцветший быльник, медузы, гниющие на песке. Упругий, плотный с виду песок, а все засасывает: корягу с цепью от лодки, шпунты. Изгородь - почти с кольями в песок засосало… Ровное место, а постой в прибое с песком, и тебя засосет.
Гриппа сидел за столом, под парусиновым тентом, чинил сеть. Если то, что делал Жан, было для меня китайской грамотой, то работу Гриппы я понимал. Присаживался, смотрел, как он латает прореху, вшивая кусок дели. Пальцы чувствовали ячею, узлы получались ровные, неразвязывающиеся, один к одному, ни больше, ни меньше. Еще «юбка» болталась, а Гриппа говорил: «Через пять минут кончу», - выравнивал кромку, все ровно сходилось:
- Готово!
- За что продашь?
- За деньги.
- Любишь деньги?
- За деньги, - говорит Гриппа, смеясь, - я могу расцеловать до крови макушку даже китайца.
И берется, без остановки, за другую сеть.
Гриппа рассказывал, как его разбаловали деньгами на ставнике. Отработал первый месяц после флота, пошел в артельную кассу. Там целую гору навалили, окошка не видать. Не выдержал, спросил: «Это мне?» Она говорит: «А ты видел, на какую сумму расписался?» Тогда он посмотрел… Я открывал амбар, где сушилась рыба; лежали тюки с рыбацкой одеждой и снаряжением. Костюмы из парусины, суровой диагонали. Спецобувь с химически-стойкой резиной. Я находил себе занятие: «колол» трос - делал «сплесень» или «гашу». Малоприятная работенка, но имеет свою особенность. Гриппа ее не любил, откладывал напоследок. На «Тамге» сойдешь с руля, куда идти? В сырую каюту? Идешь к боцману: «У тебя что-либо порвалось?» - «“Гашу” хочешь сплести?» - «Почему бы нет?» Занял руки и думаешь о своем романе… Я привык читать в свете маяка, возле Туи. Во сне она навалилась на меня, обнимала, засыпала волосами страницы. Читаешь, отыскивая текст среди ее светлых волос, и в паузах света проблескового огня. Забавное чтение! Мне казалось, что я мог бы и писать так. Слова, зарождаясь в темноте, будут проступать в озарении света на листе бумаги. Приучил же себя Хемингуэй писать в кафе! Мне не мешал юный сон Туи. Порой Туя притворялась, что спит. Неожиданно утыкалась носом куда-нибудь… Туя не помешала мне ни своими волосами, ни поцелуями домучить «Пармскую обитель» Стендаля, скучнейший роман с бульварной интригой. За исключением сцен с Ватерлоо, которые я проштудировал из уважения к оценке Хемингуэя, невозможно читать с мыслью, что это автор «Прогулок по Риму», от которых я балдел. Попробовал проверить с Туей и Льва Николаевича Толстого. Вдруг одряхлел Лев со своей застарелой войной и салоном Анны Шерер? Нет, не одряхлел Лев! Свежий язык, отчеканен без всяких стараний; и как с неба берет: Безухов - старик, старый князь Болконский, княжна Марья, маленькая княжна с усатой губкой, обед у Ростовых, движение войск через австрийский мост с бьющей по ним французской картечью…
Господи! Хоть бы одну «усатую губку» создать…
Подходил Гриппа, смотрел, посмеиваясь, как я «размолаживаю” трос; как старательно обстукиваю и отделываю со смаком «гашу» для оттяжки или накладываю «марку» на трос. Он был доволен, конечно, что я стараюсь так, но предпочел бы, чтоб делал хуже и вдвое быстрей. Отдыхали; было странно видеть, что он не курил. Терпел уже целую неделю. Я старался отводить от него дым, он махал рукой: «Притерпелся, неважно». Гриппа был осведомлен о жизни на маяке больше, чем я.
- У Жана опухло яйцо, стало, как помидор, - сообщал Гриппа. - Куда с таким яйцом в тайгу ходить? Так что по Груше он уже не ползает.
- Как ему удалось подцепить Грушу?
- Ездил каждый день на «желонку», молил: «Не е…те Грушу, я на ней женюсь!”
- Чувствовал, что может дочь родить.
- У него х… давно стоптался. Это все равно, что зачать от пробирки. Груша родила, не он.
- Думаешь, Жан поймает тигра?
- Тигр - нежное животное, не медведь, - отвечал Гриппа. - Не выдерживает погони.
Переходим на женщин.
- С Туей можно хоть в амбаре жить, - говорил Гриппа. - Только надо там выглядеть королем. А с Грушей можешь в амбаре жить и выглядеть, как хочешь.
- А с Варей?
Гриппа шевелил ноздрями с кустами волос, его красное, густо усеянное веснушками лицо, с облупленным носом, старело. Под глазами и на шее обозначались ранние морщины.
