Карл Май - Виннету
— Знаете ли вы для чего здесь свалены эти камни? — спросил Сэм.
— Могу себе представить!
— Ну, скажите, для чего?
— Для того, чтобы из них соорудить могилу.
— Правильно… Двойную могилу.
— Чтобы в ней поместился и Рэтлер?
— Да. Убийцу хоронят вместе с его жертвой. Впрочем, так следовало бы поступать при всяком убийстве, если бы это было возможно.
Между тем гробу было придано вертикальное положение, так что Рэтлер мог стоять на ногах, и человека вместе с гробом привязали крепкими ремнями к каменной стене. Краснокожие — мужчины, женщины, дети — приблизились к месту пытки и образовали вокруг него полукруг. Воцарилась глубокая, напряженная тишина. Наконец вождь обратился к собравшимся с речью:
— Воины апачей собрались здесь для суда, ибо тяжелая утрата постигла племя, утрата, которую виновник ее должен искупить своею смертью!
Далее Инчу-Чуна со свойственной индейской речи образностью говорил о Клеки-Петре, о его характере и его деятельности, а затем дал подробное изображение обстоятельств, при которых было совершено убийство. Он рассказал о том, как был схвачен Рэтлер, и, наконец, объявил, что убийца будет замучен до смерти и похоронен вместе с мертвым в том же положении, в котором он привязан к гробу.
Инчу-Чуна подал мне знак, и я подошел к Рэтлеру. Он встретил меня дикой руганью и наотрез отказался согласиться на условие, поставленное ему Инчу-Чуной для облегчения его участи, все мои попытки уговорить его оказались напрасными.
Кошмарная сцена началась. Вначале я думал удалиться, но так как я никогда не видел подобного рода зрелища, я решил остаться до тех пор, пока это будет возможно.
Зрители сели. Несколько молодых воинов с ножами в руке выступили вперед и выстроились приблизительно в пятнадцати шагах от Рэтлера. Они целились в него ножами, но старались не причинить ему вреда, и лезвия, все до одного, вонзились в доски гроба, к которому он был привязан. Первый нож вонзился справа, второй слева от ступни, слегка ее касаясь. Цель следующих ножей была намечена выше, и так продолжалось до тех пор, пока обе ноги не были тесно обрамлены четырьмя рядами острых лезвий.
До этого момента Рэтлер держался довольно сносно. Но когда ножи стали втыкаться все выше и выше, становясь в ряд вдоль очертаний его тела, его обуял ужас. Всякий раз, когда нож направлялся в него, он испускал вопль, и эти вопли становились тем сильнее и отчаяннее, чем выше целились индейцы.
Наконец дошла очередь до головы. Первые два ножа вонзились в гроб по обе стороны шеи, следующие несколько выше, и так вплоть до макушки. В конце концов вокруг головы не осталось больше места ни для одного ножа. Тогда ножи вновь были вытащены, а юноши, метавшие их, расселись по своим местам. Оказалось, что завершившаяся часть зрелища была не более чем вступление, задуманное как своего рода испытание, чтобы молодые люди могли показать свое умение точно попадать в намеченную цель.
Затем Инчу-Чуна вызвал более зрелых мужчин племени для метаний ножей на расстоянии тридцати метров. Он подошел к Рэтлеру и, указывая на определенное место в верхней части его правой руки, скомандовал первому из приготовившихся к метанию воинов:
— Бей сюда!
Брошенный нож попал точно в указанное место и, пробив мускул, воткнулся в крышку гроба. Положение становилось серьезным. Рэтлер почувствовал боль и завыл, думая, что уже настала его последняя минута. Второй нож вонзился в мускул другой руки, и вой удвоился. Третий и четвертый ножи были направлены в ноги, попадая и здесь в точно обозначенные вождем места. Крови не было видно, так как Рэтлер был в одежде, и индейцы целились только в те части тела, ранение которых не связано с опасностью для жизни и не влекло за собою сокращение зрелища. Если Рэтлер до того, может быть, надеялся, что пытка не угрожает ему смертью, то теперь он должен был убедиться в необоснованности своих ожиданий. Еще несколько ножей пробили ему руки и ноги, и крики его превратились в один непрерывный вопль.
Слушатели ворчали, шикали и различными другими способами выражали свое презрение. Дело в том, что индеец ведет себя на пытке совершенно иначе. Как только начинается зрелище его смертельных мук, он затягивает предсмертную песню, в которой восхваляет свои подвиги и издевается над мучителями. Чем сильнее причиняемая ему боль, тем язвительнее те оскорбления, которые он бросает в лицо своим врагам: но ни жалобы, ни крика никто от него не услышит. Когда наконец наступает его смерть, враги восхваляют его славу и хоронят его со всеми принятыми у индейцев почестями, — ведь, то обстоятельство, что они послужили причиной его славной смерти, доставляет честь и им самим.
Иначе обстоит дело, когда пытают труса, который кричит и воет при малейшем ранении или, чего доброго, даже просит о пощаде. Мучить такого труса не доставляет почета, пытка становится скорее позором для мучителя, поэтому в конце концов не находится ни одного бравого воина, который бы пожелал продолжить ее, — и труса убивают.
Так же поступили и с Рэтлером. Его столкнули в реку, после чего двум мальчикам было отдано приказание выстрелить по нему из ружей. Обе пули попали в голову, и он тотчас же скрылся под водою.
Презрение индейцев к Рэтлеру было столь велико, что дальнейшая судьба трупа их совершенно не интересовала, и когда мертвое тело, уносимое течением, поплыло вниз по реке, они не удостоили его даже взгляда. Может быть, он не был убит, а только ранен, может быть, он притворился пораженным насмерть и нырнул под воду, чтобы в безопасном месте вновь появиться на поверхности, заниматься им дольше не стоило труда!
Инчу-Чуна подошел ко мне и спросил:
— Доволен ли теперь мною мой молодой бледнолицый брат?
— Да. Благодарю тебя.
— У тебя нет причины меня благодарить. Даже если бы я не знал твоего желания, я поступил бы совершенно так же. Эта собака не стоила того, чтобы быть умерщвленной во время пытки.
Тогда я обратился к нему со следующим вопросом:
— Что думают теперь предпринять апачи? Похоронить Клеки-Петру?
— Да.
— Будет ли мне и моим товарищам дозволено принять участие в похоронах?
— Да. Если бы ты не обратился ко мне, я сам попросил бы вас присутствовать. Ты разговаривал с Клеки-Петрой, когда мы ушли, чтобы привести лошадей. Обычный ли это был разговор?
— Нет, это был разговор очень серьезный, значительный как для него, так и для меня. Разрешите мне сообщить вам, о чем мы тогда говорили!
Формулируя свою просьбу, я употребил множественное число, так как между тем к нам подошел Виннету.
— Говори!
