Аркадий Фидлер - Ориноко
— Умрет! — повторял шаман, упиваясь этой мыслью. — Умрет, потому что его укусила не простая змея.
— Не простая?
— Не простая: заколдованная.
— Я знаю, кто ее заколдовал и повесил на куст! — гневно крикнула Ласана.
— Не умничай! — осадил ее шаман с мрачным видом. — Тебе, глупая женщина, никогда не узнать, кто заколдовал змею!
— Кто же?
— Он сам!
— Он, Белый Ягуар?
— Он сам!
Карапана многозначительно помолчал, а женщины не могли скрыть своего недоверия.
— Да, он сам! — заверил Карапана. — Ты, Ласана, молодая и глупая, но твоя мать знает, что бывают разные Канаимы. Самые худшие Канаимы те, что кажутся хорошими людьми и даже правда хорошие люди, но они сами не знают, что у них злая, пагубная душа Канаимы. Когда тело их спит, душа отделяется от него и приносит несчастья людям и зверям, убивает, отравляет кровь, подбрасывает змей. Скажи сама, есть такие люди? — обратился он к старухе.
— Есть, — подтвердила та испуганно.
— А что вы, глупые, знаете о нем, о вашем Белом Ягуаре? Что вы знаете о его кровавых делах, совершаемых во сне, если он, наверно, и сам об этом не знает, если он и сам, наверное, не знает своей злой души Канаимы?
— А откуда ты знаешь, что у него такая душа? — воскликнула Ласана.
— Посмотри, женщина, на мое лицо и скажи, сколько мне лет. Я знаю столько, сколько мне лет. Умеешь ли ты смотреть и понимать?
— Смотреть я умею, — возразила она, — и не вижу в нем Канаимы, а в тебе вижу злобу и ненависть, хотя ты и великий шаман!
Наступила минута молчания. Я решил пустить шаману пулю в лоб, если он бросится на Ласану. Но он не бросился. Он подавил в себе вспышку ярости и лишь проговорил спокойным хриплым голосом:
— Он сегодня сдохнет! А ты смотри, змея, как бы и тебе не пришлось отправиться вслед за ним!
Проговорив это, он собрался уходить. Тогда Конесо подскочил к Ласане и, схватив ее за плечи, стал исступленно трясти.
— Если ты в своем уме и хочешь жить, — брызгал он слюной в припадке внезапной похоти и бешенства, — если хочешь жить, то ты знаешь, что делать! Только я, я один могу спасти тебя от смерти! Сейчас же отправляйся в мою хижину!..
— Не трогай меня! — услышал я твердый ответ. — Уйди!
— Я хочу, чтоб ты жила! — бесился и в то же время молил он. — Приказываю тебе…
Вдруг Конесо так же неожиданно отпустил ее и бросился вслед за Карапаной.
После их ухода женщины сразу пришли в себя. Мать спросила у дочери, указывая на меня:
— Они трогали его?
— Нет, мама.
Старуху это успокоило, но не развеяло ее опасений. Женщины тотчас же принялись тщательно изучать травы, дарованные Карапаной, — не подмешал ли он туда яда, а я тем временем старательно обследовал пол возле ложа в том месте, где совершал свои загадочные действа шаман. Там стоял предназначенный только для меня кувшин с водой для питья и ничего больше! Вдруг меня осенило! Так вот в чем дело — сомнений не оставалось: услышанное мной бульканье исходило из кувшина, в котором что-то размешивалось. Яд? Конечно, яд. Вот отчего шаман и был так уверен, что еще сегодня я распрощаюсь с этим миром.
Я велел Ласане принести черепок, налить в него воды из моего кувшина и напоить пса, прибежавшего к нашей хижине вместе с двумя непрошеными гостями и продолжавшего бегать поблизости.
— Это пес Конесо, — заметила мать Ласаны.
— Тем лучше!
Я еще не был уверен, подтвердится ли мое подозрение. Пес вмиг вылакал воду и продолжал резвиться перед хижиной вместе с нашими собаками. Но уже через четверть часа вбежала Ласана с криком, что пес свалился как подкошенный и дергается в предсмертных судорогах. Яд подействовал.
Я лишь понимающе усмехнулся, но на душе у меня заскребли кошки. Дикая ненависть шамана вселяла невольный страх. С твердой решимостью все-таки начать против них борьбу я снова погрузился в сон.
Разбудили меня крики. На этот раз веселые. Это наши несли из леса добычу. Они складывали убитых кабанов перед моей хижиной, навалив их там целую гору. А внутрь ко мне со счастливыми лицами ворвались Вагура и Арнак, поднимая высоко на бамбуковых жердях шкуру ягуара.
— Видишь? — закричал Вагура.
— Шкура совсем целая! — похвалил Арнак. — Ни одной дырки. Колдовством ты его умертвил, что ли?
Мой юный друг хорошо знал, отчего погиб ягуар, и просто шутил, но шутка его подала мне идею.
— Может, и колдовством! — улыбнулся я. — Это совсем неплохая мысль!.. Далеко ты нашел его от места выстрела?
— Шагах в ста, а то и больше. Ты попал ему в левый глаз.
В хижину вошли Манаури, негр Мигуэль и целая группа индейцев, все в радостном возбуждении.
— Десять, десять и восемь — вот сколько диких свиней! — радовался Манаури. — Скажи, как будем делить?
— Двенадцать людям Конесо, — ответил я, — восемь для Пирокая, остальные восемь нашему роду.
— А Карапана ничего не получит?
— Получит, обязательно. Шкуру ягуара.
— Шкуру ягуара?! Шкуру ягуара?!
Все решили, что ослышались или я неправильно понял вопрос Манаури.
— Все правильно! — повторил я. — Карапана получит шкуру ягуара!
Вагура схватился за голову, остальные загалдели:
— Ян! Такую красивую шкуру этому подлецу? Безумие! Это же твой знак! Ему?
— Ему! — ответил я, от души веселясь при виде их растерянных физиономий.
— Ян! — вскипел Арнак. — Он неправильно это поймет и решит, что ты струсил! Нельзя отдавать ему шкуру!
— Можно, — стоял я на своем, — и увидите, он все правильно поймет!
Женщины тут же рассказали моим друзьям, как шаман вновь покушался на мою жизнь, пытаясь отравить ядом.
ГЛАЗ ЯГУАРА
Племя араваков, северная ветвь которых обитала теперь на берегах реки Итамаки, несомненно, отличалось более высоким уровнем жизни и нравственных начал от большинства других южноамериканских племен, и особенно от живших в лесах. Племя это, как уже упоминалось, в отличие, скажем, от акавоев или других карибов занималось земледелием. Обработка земли во многом и определяла его жизнь. Она не только вынуждала араваков вести оседлый образ жизни, но и давала им возможность развивать некоторые ремесла. Так, араваки, а точнее, их женщины, славились своими гончарными и ткацкими изделиями. Многоцветные ткани, сотканные на примитивных станках, и оригинальных форм кувшины, часто громадных размеров, служили товарами обмена и пользовались большим спросом у других индейцев. Мать Ласаны в дни, когда не было дождей, по нескольку часов кряду ткала на улице из волокон различных растений узорчатые циновки, и притом весьма искусно. Но зато по уровню умственного развития араваки если и стояли выше других племен, то крайне незначительно и точно так же пребывали в плену темных суеверий, разных духов и бесов, заклинаний, чар и колдовства. Порой сумеречные их верования казались мне подобными диким лесным дебрям, что окружали нас со всех сторон, они были столь же запутаны, столь же мрачны и столь же труднопреодолимы.
