Аркадий Фидлер - Ориноко
— Зачем? Впрочем, пистолет, пожалуй, положи рядом…
Разговор с друзьями отнял у меня последние силы. После их ухода пришла Ласана и перевязала мне рану, приложив к ней свежие пучки лечебных трав.
— Спасибо тебе, Чарующая Пальма! — вырвалось у меня от души.
— За что?
— За все. А когда заживет рана?
— Еще не скоро, о, очень не скоро. Левая рука твоя много дней будет слабой…
— Ты, наверно, рада?
— Рада? — удивилась она. — Чему?
Но тут же, чем-то крайне изумленная, она отступила на шаг и посмотрела на меня с таким удивлением, словно видела в первый раз.
— О-ей! — воскликнул я, рассмеявшись. — Ты что, не узнаешь меня?
— Нет! — ответила она резко.
— Это я. Белый Ягуар! — продолжал я шутливо.
— Еще в лесу я заметила, — растерянно пробормотала она, словно говоря сама с собой и не обращая внимания на мой игривый тон, — что ты говоришь по-нашему! Как это?
— Научился.
— Когда, как? — Она не могла опомниться от удивления.
— А вот слушал, как говорят Арнак, Вагура, Манаури, ты, и научился понемногу, — рассмеялся я беззвучно. — Только прошу тебя, никому не говори, что я знаю ваш язык. Пусть это останется между нами…
— Хорошо.
ВОДА В КУВШИНЕ
Мной снова стала овладевать такая слабость, что веки склеивались сами собой, а мысли расплывались. Ласана продолжала еще что-то говорить, но это уже не доходило до меня; я заснул воистину мертвым сном. Меня мучили кошмарные видения, какие-то чудовищные драконы, резня и яростные ссоры, нескончаемые и крикливые. Наконец настойчивый шум проник сквозь сонную одурь, и я стал просыпаться.
Снаружи доносились звуки какого-то спора — на этот раз реального.
Я мгновенно пришел в себя, узнав голоса спорящих: Ласаны, Конесо и Карапаны. Ласана преграждала им вход в мою хижину.
— Нельзя! — стояла она на своем решительно и твердо. — Манаури запретил пускать!..
— Запретил пускать меня, верховного вождя?
— Всех! Никому нельзя!
— Отойди, собака, — зашипел Конесо, — или я раскрою тебе череп! Мы только посмотрим его и поможем ему!
Ласана поняла, что ей одной не справиться с пришельцами, а все мужчины нашего рода были еще в лесу.
— Хорошо! — согласилась она после минутного колебания. — Но оружие сложите перед хижиной! С оружием не пущу!
— Пусть будет так! — уступил вождь. — Бешеная!
— Собака! — буркнул колдун.
Было уже совсем светло, солнце встало не меньше часа назад. В хижине царил прозрачный полумрак, хотя вход и завешивала шкура. Едва заслышав голоса, я быстро схватил пистолет, взвел курок и сунул оружие под циновку, которой был накрыт, держа палец на спусковом крючке.
Первыми вошли мужчины, за ними Ласана. Вход остался открытым, благодаря чему в хижине стало светлее. Все подошли к моему ложу. Ласана встала сбоку, следя за малейшим движением пришельцев.
Я лежал на спине, с чуть приподнятой головой. Глаза неподвижно и безжизненно устремлены в угол крыши прямо надо мной и полуприкрыты — как обычно у человека парализованного. Краем глаза я едва различал фигуры вошедших.
Довольно долго они молча всматривались в меня, потом Карапана наклонил голову до уровня моих глаз и в упор уставился в них напряженным взглядом. Всматривался он долго, так долго, что я весь оцепенел от напряжения, боясь выдать себя неосторожным движением. Я видел, как на худой шее шамана вверх-вниз прыгает кадык.
— Скрутило его как следует! — вполголоса возвестил наконец Карапана, скорчив довольную мину. — Лежит полумертвый.
— Умрет? — спросил Конесо.
— Должен, должен.
— Когда?
— Не знаю. Может быть, скоро.
Они говорили между собой, не считаясь с присутствием Ласаны и убежденные, что я не понимаю их языка.
— Глаза у него немного открыты! — заметил подозрительно вождь.
— Но видит он мало! — утешил его Карапана. — Если только…
— Что, если только?
— Если только он не притворяется.
Теперь уже Конесо подошел вплотную и долго молча всматривался в меня.
— Совсем бледный, — проговорил он, — но живой.
— Долго не протянет! — буркнул колдун, и передо мной снова появилось его морщинистое лицо. Он устремил на меня взгляд столь ненавидящий и страшный, что нетрудно было понять — это враг беспощадный и жестокий, вынесший мне смертный приговор.
— А если притворяется? — сомневался Конесо.
— Все равно жить ему недолго, успокойся! — повторил Карапана, в своей одержимости как-то слишком уж убежденно.
До сих пор я следил за всем происходившим довольно спокойно, чувствуя в ладони рукоять пистолета. Но при последних словах шамана, таивших какую-то скрытую угрозу, мне сделалось не по себе, и сердце у меня заколотилось. С какой стороны грозит мне опасность?
— Ласана! — обратился шаман к женщине. — Покажи нам его рану.
— Мы не хотим ее сами касаться, — добавил вождь, — не бойся.
— Рана закрыта травами! — противилась Ласана.
— Ничего! Это ты его лечишь?
— Нет, мать.
— Позови мать.
Ласана колебалась, не зная, стоит ли оставлять их одних наедине со мной, но, вероятно, решила, что мне пока ничто не грозит, тем более что далеко не идти — их хижина стояла рядом. Отойдя от входа на два-три шага, она позвала мать, попросив ее прийти, и тотчас же вернулась обратно.
Тем временем, а длилось это всего несколько секунд, у моего ложа происходило что-то странное. Карапана шмыгнул за мое изголовье и, кажется, наклонился вниз, к полу, но что там делал, я не видел, а повернуться не решился. Однако до слуха моего донесся какой-то странный, чуть слышный звук, настолько слабый, что понять его было трудно. Что-то, похоже, тихонько зашелестело, или зашипело, или булькнуло?
Впрочем, слишком мало времени оставалось для размышлений — тут же вернулась Ласана, внимательным взглядом окидывая хижину и обоих мужчин. Видно, ничего подозрительного она не заметила и спокойно сообщила, что мать ее сейчас придет.
Появившись, старуха обнажила мою рану, к счастью, не отбросив циновку с правой руки, где был пистолет. Карапана похвалил повязку и вручил женщинам свои травы, сказав, что они лучше. Но тут же добавил, что не знает, принесут ли они пользу, ибо больному, кажется, уже ничто не поможет.
— Не поможет? — удивилась старуха. — Ведь ему стало лучше.
— Я улучшений не вижу! — мрачно заявил шаман. — Давно он лежит неподвижно?
— Давно, но до этого двигался.
— А теперь застыл — значит, близится смерть. К вечеру умрет.
Женщина была иного мнения, но перечить Карапане не посмела, а твердость мрачного предсказания еще более усилила ее испуг.
— Умрет! — повторял шаман, упиваясь этой мыслью. — Умрет, потому что его укусила не простая змея.
