Эмилио Сальгари - Смертельные враги
Разумеется, все кивнули в знак согласия.
Тогда Джон, ползком придвигаясь к котлу, извиваясь, как гусеница, что вызывало злорадные усмешки индейцев, задал вопрос:
— А нашим краснокожим братьям очень нравится эта поганая собачья похлебка?
— Она приготовлена именно для вас! Ешьте! — отозвался старший из воинов.
— Но мне ужасно хочется накормить вас! — продолжал Джон.
— Мы сыты!
— Ничего, скушайте кусочек!
С этими словами Джон Максим с невероятной силой двинул стоявший на земле котел обеими ногами, подхватив его словно ухватом, и в мгновение ока подбросил вверх, в то же время перевернув его.
Горячая каша вывалилась прямо на головы и плечи ошеломленных индейцев, залепила их сложные прически, залила орлиные перья над их головами, полилась по бронзовым лицам, ослепляя краснокожих и портя их одеяния.
Индейцы пострадали достаточно серьезно, получив столь неожиданный горячий душ. Но достоинство воина не позволяло им поддаться слабости. Только односложное восклицание «ух» вырвалось из их уст, выражая испуг, и чувство страдания, и гнев.
— Пойдите, покажитесь вашему сахему в юбке! — сказал, презрительно отворачиваясь к стене, Джон Максим. — Может быть, увидев, как вы облеплены кашей, она вспомнит приличия, запрещающие издеваться над воинами, как над беглыми невольниками!
— Хух! — вымолвил старший из индейцев, и оба они покинули палатку.
— Недурно для начала! — злорадно засмеялся один из трапперов. — Если бы нам удалось проделать еще парочку таких же трюков, — я думаю, нам не пришлось бы испытывать мучений у столба пыток.
— Ну, на это не надейся! — отозвался Джон. — Такими пустяками нельзя раздразнить индейцев и заставить их потерять голову. Надо будет применить более серьезные меры. Ну да ладно, посмотрим! А покуда, я убежден, данный мной урок несколько подействует, и с нами будут обращаться с большим почтением.
Опыт не обманул агента, всю жизнь прожившего в тесном соприкосновении с краснокожими: через четверть часа в палатку принесли новую порцию пищи, но предоставили пленным справляться с ней по-человечески, развязав руки и дав каждому по деревянной ложке.
Разумеется, покуда пленники насыщались, за каждым их движением следил добрый десяток враждебных и настороженных глаз, а как только котел опустел, руки пленников были снова связаны.
Индейцы собирались удалиться, когда Джон Максим остановил их словами:
— Правда ли, что сегодня в каждой типи моих краснокожих братьев разведен костер, согревающий иззябшие тела людей?
— Да. Сегодня холодно! — кратко отозвался старший из индейцев, — А что? Не желает ли и мой бледнолицый брат попросить нас, чтобы мы развели костер здесь?
— Попросить вас? — презрительно ответил агент. — Где это слыхано, чтобы пленный воин унижался до просьбы к врагу, который к тому же потерял всякие права на уважение, позабыв обязательные для настоящих воинов правила обращения с пленными?!
Удар был меткий и попал, как говорится, не в бровь, а в глаз. Покраснев, старый воин распорядился, чтобы в типи пленников немедленно принесли дров и развели огонь.
— Доволен ли теперь индейский агент? — осведомился краснокожий.
— Ты можешь идти! — кивнул ему головой Джон, словно индеец был его рабом…
Но это странное обращение произвело своего рода впечатление на краснокожих: они стали глядеть на пленников с большим уважением, как будто бы даже с некоторой опаской.
Джон слышал, как перешептывались два парня, говоря о том, что, в самом деле, столь знаменитые воины должны были бы получить в лагере иной прием, иное обращение.
— На кой черт вы добивались разведения костра? — осведомился у Джона Джордж Девандейл. — Тут и без того дышать нечем, а ваш костер отравит нас угаром!
— Ну, нет! Мы ведь лежим на земле, дым стелется над нами, угар выдувается сквозняком от входа палатки, а огонь может нам очень и очень пригодиться.
— Это зачем же?
— Может быть, он поможет нам избавиться от связывающих нас веревок.
— Вы хотите пережечь петли лассо?
— Если представится случай, то не задумаюсь прожечь собственное тело до костей, лишь бы развязаться, получить свободу действий! Но сейчас, покуда за нами смотрят в оба, это, понятно, абсолютно невозможно. Позже бдительность наших стражей несколько ослабеет. К тому же, кто знает, может быть, нам подвернется какая-нибудь благоприятная случайность, и мы еще вывернемся собственными силами. Я в своей жизни раз пять попадал в руки краснокожих и, как видите, всегда выбирался целым и невредимым!
— Ну, не очень-то «целым»! — не удержался и засмеялся Гарри.
— Ты, молокосос, — закричал старик, — напоминаешь мне о потере моих волос?! Но ведь скальп с меня снят в бою, а не в плену! Да я с тобой и разговаривать не хочу! Ты был дурнем, дурнем и останешься на всю жизнь!
— Не сердитесь, дядя Джон! Я просто пошутил.
— Хороша шутка?! Замолчи лучше!
Но гнев старика прошел так же быстро, как и родился, и через пять минут Джон снова заговорил поучительным тоном.
— Собственно говоря, эти краснокожие даже в своем зверстве остаются наивными, как дети.
— Хорошо «детство»!
— Да, да, мистер Девандейл! Это так, и вы уж не оспаривайте того, чего вы не знаете! Нет, вы только рассудите сами, в самом деле! Стоит краснокожим поймать какого-нибудь бледнолицего, и что же они делают?
Разумный, спокойно взвешивающий все, холодно рассчитывающий взрослый человек, раз в его руки попался смертельный враг, рассуждает очень просто: «От смертельного врага надо избавиться как можно скорее. Иначе он может каким-нибудь образом ускользнуть из моей власти, и тогда мне придется вести борьбу заново». — Таким образом, разумный человек немедленно уничтожает своего врага, и этим все дело кончается. А как поступает неразумный человек, иначе говоря — краснокожий?
Ему мало уничтожить смертельного врага, что в сущности и является единственной целью его действий. Индеец, овладев своим врагом, будь ли это бледнолицый или краснокожий, везет, тащит этого пленного иногда за триста миль в свое становище. Зачем? Для того, чтобы все население этого становища могло принять участие в его, победителя, торжестве, чтобы местные барды могли воспевать доблести и подвиги воина. Этого мало: пленный на месте содержится еще несколько дней до того, как с ним покончат. Ради чего? А ради того, чтобы все старые бабы, все ребята селения могли издеваться над пленным и безнаказанно по мелочам истязать его. Мало того, когда наступает последний акт трагедии, пленного привязывают к столбу пыток и принимаются умерщвлять его, так сказать, по кусочкам, по атомам, растягивая до последних пределов возможности эту благородную церемонию. Что заставляет проделывать все это безобразие? Желание насладиться унижением и муками врага, заставить его, так сказать, выпить дотла всю чашу горечи. Мстительность. Но ведь это же — детство!
