Джеймс Купер - Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами
Детройт поразил нас быстрым прогрессом западной цивилизации. Тут следует напомнить, что в ту пору, к которой относится наш рассказ, весь полуостров, где находится штат Мичиган, пребывал в девственном состоянии, если не считать окрестностей Детройта. К тому же активный процесс заселения его территории начался всего лишь двадцать лет тому назад. Но благодаря прекрасным природным данным она выглядит так, словно была давным-давно освоена в лучшем смысле этого слова. Конечно, местность изобилует пнями — ведь непрестанно возделываются новые земли. Тем не менее впечатление такое, как если бы этот край был заселен еще в средние века, а не в наше время.
Мы выехали из Детройта на поезде, с грохотом уносившем нас в сторону заходящего солнца на приличной даже для этого транспортного средства скорости. Путь наш украшали многочисленные большие селения, нам показалось, что за несколько часов езды мы миновали не менее двенадцати. И в каждом проживало не менее одной — трех тысяч человек. Растительность, исключая древесную, поразила нас своим изобилием, она превзошла в этом отношении даже запад штата Нью-Йорк. Вокруг нас расстилались сплошные пшеничные поля, и, глядя на них, мы поняли, что Америка в состоянии прокормить весь мир. Мы долго ехали среди прогалин и имели возможность убедиться, что они подверглись всем изменениям, которые несет с собой цивилизованный человек. Случавшиеся ранее периодические пожары вот уже много лет как прекратились, естественную траву сменил густой подлесок, и это лишило дубовые рощи их прежнего очарования; но причина весьма уважительная, а прежний вид этих прелестных лесов нетрудно восстановить в памяти.
Мы сошли с поезда в Каламазу, удивительно приятном селении на берегах одноименной реки. У тех, кто заложил Каламазу лет пятнадцать тому назад, хватило вкуса, чтобы сохранить в основном деревья и дома с садами, находящиеся чуть в стороне от оживленных улиц — а в селении с двумя тысячами жителейnote 169 их порядочно, — и они чрезвычайно радуют глаз окружающей их тенью и сельским видом. Здесь миссис Боден сообщила нам, что мы находимся в одной-двух милях от того места, где некогда стоял Медовый замок, хотя «генерал» предпочел обосноваться в Круглой прерии, в селении Скулкрафтnote 170.
Первую прерию мы увидели между Детройтом и Каламазу, всего в восьми или девяти милях от последнего. Лужайку, скрытую прежде лесами, топор открыл для обозрения, но она резко отличалась от окружающей местности своим ухоженным видом. На ней не было ни одного пня, поля были обработаны не хуже, чем в Ломбардии, но земля казалась более плодородной, а всходы более обильными. Одним словом, непревзойденное совершенство этого маленького естественного поля сразу бросалось в глаза, хотя и окружающая его природа отнюдь не была лишена привлекательности.
Мы переночевали в Каламазу, а мои спутницы во главе со старым Питером проследовали дальше, в Круглую прерию, — так в подражание искаженному французскому названию lа prairie rondenote 171 называют эту местность жители штата Мичиган. Название «Круглый луг» звучало бы хуже, чем «Круглая прерия», а поскольку последнее, хотя и являясь плодом смешения двух языков, ясно выражает сущность понятия, мы предпочли пользоваться им. Да и сейчас слово «прерия», можно сказать, уже вошло в англоязычный лексикон, означая естественный луг, в отличие от искусственного, не лишенный, однако, своеобразия. Мы написали записку генералу Бодену — именно так его все тут называли, — которой извещали, что намерены на следующий день посетить Скулкрафт. Нам не хотелось своим присутствием помешать встрече этой прелестной семьи после столь длительной разлуки.
И действительно, назавтра мы сели в кабриолет и отправились в путь. Дорога была слегка песчанистая на протяжении почти всех своих двенадцати миль, но улучшалась по мере приближения к знаменитой прерии. Да, да, знаменитой и вполне заслуживающей того, чтобы быть воспетой более умелым пером, чем наше! Мы предвкушали радость свидания с ней и не обманулись: она являла собой такое изобилие, что мы проехали по ней с чувством восторга, граничившим с благоговением.
Чтобы составить себе представление о Круглой прерии, читателю достаточно вообразить овальную равнину величиной двадцать пять — тридцать тысяч акров, необычайно плодородную, лишенную возвышенностей и вообще каких-либо неровностей почвы, если не считать нескольких незначительных выемок, по которым журчат ручьи, при слиянии образующие большие водоемы, где утоляет жажду скот. Сейчас эта равнина, насколько хватало глаз, была перегорожена и возделана. Поля большие, преобладали участки по восемьдесят акров, хотя некоторые достигали и ста шестидесяти; большинство из них было засеяно пшеницей. Нам на глаза попалось несколько пшеничных полей на самых обширных участках. Вся прерия была усеяна фермами с амбарами и прочими сельскохозяйственными строениями. В центре ее виднелся «островок» леса в пятьсот — шестьсот акров, в котором сохранились самые благородные из местных разновидностей деревьев. Прогуляться в жаркий летний день по этому девственному лесу, сохранившемуся со стародавних времен, было очень приятно — не то что по молодняку, поднявшемуся на прогалинах. Наше внимание привлекла одна характерная для данной местности деталь: навоз ближние фермеры вывозили в этот лес и складывали в кучи во избежание вреда, который он может нанести, способствуя появлению слишком пышного травостоя.
На краю лесного островка расположилось маленькое селение или деревня Скулкрафт. Здесь нас необычайно приветливо встретили генерал Боден и все его семейство. Он приближался к семидесяти, но выглядел здоровым и веселым. Голова его белизной спорила со снегом, а лицо цветом напоминало вишню. Редко встретишь такого красивого мужчину его возраста. Терпимость, энергичность, свежий воздух и чистая совесть наложили свой отпечаток на благородный лик этого старика, если у кого-нибудь повернется язык назвать его стариком. По его собственному признанию, последним даром свыше явилось то, что ему удалось устоять против вихря спекуляций, десять, а то и все пятнадцать лет тому назад пронесшегося в этих краях. Человек он состоятельный, земли у него много, и, так как жатва была на носу, он пригласил осмотреть его владения.
В стране, где сельское хозяйство, особенно же хлеборобство, ведется в гигантских масштабах, только необычайная инженерная мысль американца смогла возместить нехватку рабочих рук изобретением машины весьма своеобразной и сложной конструкции. Шестнадцать или восемнадцать лошадей, впряженных сбоку, медленно, но безостановочно двигаясь, влекут это сооружение, срезающее колосья со стоящих на корню стеблей. Лошади идут краем поля, а ведомая ими машина вступает в посевы и благодаря стремительному вращению большого числа обоюдоострых ножей с величайшей аккуратностью срезает колосья, причем на любой высоте, но обычно фермеры отдают предпочтение только самим колосьям. Стерню впоследствии сжигают или скармливают скоту. Лошадиная сила, заставляющая двигаться машину, приводит в действие и механизм внутри нее. Срезанные со стеблей колосья поступают в приемник, где в результате довольно простой обработки зерно быстро отделяется от плевел. Далее оно следует в веялку, после очистки падает в маленький бункер и элеватором подается на высоту выходного отверстия, к которому подставлен мешок. За медленно ползущей машиной идут телеги с нужным числом батраков на них. Как только телега загружается мешками, она немедленно отбывает на мельницу, где зерно вскоре превращается в муку. Обычно фермер продает ее мельнику, но иногда расплачивается с ним за работу и посылает муку поездом в Детройт, откуда она находит путь в Старый Свет и порой спасает от голода миллионы людей.
