Джон Пристли - Затерянный остров
— Что ж, я знавал и таких.
— Да, и они врезались вам в память именно как позорное исключение из правил, как недостойные звания врача. Я не меньше вашего люблю деньги, Рамсботтом, и, разумеется, требую достойной платы за хлопоты, однако тут нельзя руководствоваться исключительно финансовыми соображениями. Слишком важна и велика наша находка.
— Я согласен, — кивнул коммандер. — Ну же, Рамсботтом, подумайте, и вы тоже согласитесь.
— Ни за что, и я уже сказал почему. Сперва получите деньги, а потом играйте в филантропов и благодетелей человечества. Раздайте хоть все, ваше право.
— Но тогда будет слишком поздно, руда уже попадет в руки дельцов, — вскричал Уильям, вскакивая на ноги. — Мы снова загоняем себя в ту же отвратительную ловушку, и все наше замечательное приключение идет коту под хвост. Торговать сырьем я могу и у себя в конторе, а сюда я приехал, чтобы совершить что-то на порядок выше. Судьба нам благоволит. Теперь и мы должны проявить щедрость. Мы рискуем прогадать? Пускай! Давайте рискнем. Если все будут бояться прогадать, то прогресс невозможен в принципе. Отправляясь в путешествие, мы уже рисковали остаться в дураках… При этом, заметьте, коммандер, я не принимаю и вашу точку зрения. Если находка слишком ценна, чтобы становиться предметом купли-продажи, то и для передачи в руки одной-единственной страны она тоже слишком велика. Задумайтесь! Раковые заболевания не знают государственных границ, значит, и радий, которым можно лечить рак, должен быть общим. Какая разница, на кого обрушилось несчастье — на англичанина, француза, итальянку, — все мы люди, и не важно, что записано у нас в паспортах. Наша находка поможет науке, а наука — слава Богу! — международное достояние. И еще одно. Попирая государственные границы — да, Рамсботтом, можете улыбаться сколько угодно, пусть я сейчас разглагольствую как оголтелый космополит, но я верю — а я мало во что верю нынче, — так вот, я верю, что, попирая государственные границы, мы хоть на шаг, но приближаем мир, счастье и благополучие во всем мире. Мы уже знаем, что бывает, когда верх одерживает националистическая ересь. Война показала. Полмира в руинах, миллионы погибших — а за что сражались, никто уже не знает. Да, я англичанин и я люблю Англию не меньше вашего, коммандер. Я многим ей обязан. Однако миру я обязан больше. Я всецело за то, чтобы англичане оставались англичанами, французы — французами, а китайцы — китайцами. Ненавижу космополитов, тех, кто действительно лишен корней. Но ведь отчасти все культурные различия — это ерунда. Разные головные уборы, разные десерты, разные кровати, вот и все. Есть вещи слишком глобальные и слишком серьезные, чтобы принадлежать одному народу. Они принадлежат человечеству в целом. Все по-настоящему важные достояния не признают границ. Передав руду международному фонду, подконтрольному Лиге Наций или какой-нибудь международной научной организации, мы еще немного сплотим народы и создадим лишний заслон раздорам и военным действиям. Вы, коммандер, призываете хоть раз сделать что-то для Англии. Но давайте поднимем выше и хоть раз сделаем что-то для цивилизации. Нам представился уникальный случай. Не будем его упускать. Давайте покажем хороший пример. Сделаем благородный жест, даже если пойдем после этого по миру. Что скажете?
— Ерунда на постном масле! — высказался Рамсботтом.
— Я остаюсь при своем, — покачал головой коммандер.
Уильям смотрел на них молча. Наступившую тишину нарушал только вой ветра, в котором теперь чудилась насмешка. Они обнаружили разногласия, обсудили их, все равно не сошлись во мнении, а ветер как выл, так и воет. Уильям, чьи силы подорвали сперва пережитый на Таити удар, затем болезнь, затем утренний поход, дошел в своей пламенной речи до эмоционального предела и теперь, иссякнув, готов был зарыдать. Но вместо этого, к изумлению обоих компаньонов, он расхохотался. Подступившие к глазам слезы полились по щекам.
— Что с вами такое, Дерсли? — встревожился коммандер.
— Не знаю, — выдавил Уильям. Но остановиться смог не сразу.
3
— Послушайте, — нахмурился коммандер, — нам нужно побыстрее возвращаться на шхуну. Мы напрасно засиделись. Ветер крепчает. Вставайте, друзья, нужно торопиться!
Выбравшись из укрытия между валуном и скалой, они почувствовали, что погода за это время действительно испортилась. Зато посвежело, и двигаться стало гораздо легче, нежели по жаре. Кроме того, они отдохнули, избавились от части поклажи и знали дорогу, поэтому обратный путь давался легче. Они шли в молчании, потому что разговаривать на ветру неудобно, да и потом, все уже выговорились. Каждый замкнулся в неприступной крепости своего мнения. Общее ликование по поводу находки сплотило их на время как никогда прежде, но последующие разногласия вновь разрушили тройственный союз, превращая компаньонов в одиночек, которые молча уворачивались от колючих веток и острых краев скал, сгибаясь под ветром. На полпути к лощине между двумя уступами коммандер вдруг остановился и начал вглядываться в широкую полосу раскинувшегося внизу моря. Берега пока не было видно за уступом.
Вслед за коммандером остановились и остальные.
— Что такое? — спросил Рамсботтом.
— Я ищу шхуну. Она стояла на якоре вон там, напротив той скалы. А теперь ее нет, я ее не вижу. Вы видите, Дерсли?
Уильям тоже не видел. Ветер мешал рассмотреть получше, да и море шло рябью, а в воздухе висели тучи брызг, но Уильям готов был поклясться, что шхуны на прежнем месте нет.
— Может быть, она подошла поближе к острову, в бухту? — предположил Рамсботтом, показывая в сторону уступа, скрывающего берег.
Коммандер покачал головой.
— Петерсон ни за что бы не свалял такого дурака, даже если бы нашел фарватер. Это и утром-то было рискованно, а уж теперь и подавно: дело пахнет штормом, хотя отсюда наверняка не скажешь. Гораздо вероятнее, ему пришлось поднять якорь и уйти дальше в море. Он и без того опасался подходить к острову, что вполне объяснимо.
Они выбрались на уступ, пересекли его и нашли точку, с которой хорошо просматривался берег. Шхуна действительно исчезла, а на море действительно поднимался шторм. Огромные волны обрушивались на прибрежные скалы, взметая тучи брызг. Дальше все выглядело еще страшнее: помутневшее и помрачневшее море бесновалось, горизонт пропал вовсе. Тихий океан переживал редкую для него вспышку разрушительного гнева. К пронзительному вою ветра добавился гулкий бас грохочущего прибоя. Казалось, ветер и вода дружно возненавидели Затерянный.
— Да, видимо, он снялся с якоря и ушел! — прокричал коммандер.
