Патрик О'Брайан - Остров отчаяния
— Касательно того, что называют любовью: несомненно, определениям этого чувства нет конца, но возможно, все они должны включать в себя отказ от критического восприятия. Имею в виду, что один может видеть недостатки другого, но полностью отказываться осуждать их. Но послушайте, если бы я поведал вам свои мысли о страсти, то я бы еще и в полночь оставался здесь. Хорошего дня, мэм.
— Ой, вам нужно идти? Вы не отправитесь с мистером Хирепатом на китобой?
— Я не увижу его больше сегодня. Он предложил встретиться после обеда, но, по правде говоря, я сейчас очень устал. Ему придется подождать до завтра. Я имею в виду, что проведу остаток дня наедине.
— Я знаю, что вы друг Америке, — внезапно и безо всякой причины заявила миссис Уоган. — Мистер Хирепат сказал мне, что китобои прямо молятся на вас, и я уверена, что так и должно быть, и, когда вы снова окажетесь в Лондоне, мне бы хотелось пожелать вам повидать моего друга, крайне интересного и умного человека: Чарльза Поула. У него местечко при правительстве, в министерстве иностранных дел, но он не обычный скучный тип должностного лица, а его мать родом из Балтимора.
Луиза смотрела на него сейчас очень пристально, не только с теплотой, но и с особым значением.
— Я с радостью познакомлюсь с мистером Поулом, — сказал Стивен, вставая. — Хорошего вам дня, моя дорогая.
Она протянула руку, Стивен взял её, пожал в ответ и ушел.
Он сообщил Джеку, что желает, чтобы сегодня Хирепат отправился на китобой вместо него и попросил одолжить самую лучшую подзорную трубу. Стивен находился на грани того, чтобы пойти дальше и сказать, что Хирепата нельзя останавливать независимо от обстоятельств и даже больше, если, возможно, прибегнуть к убеждению, но Джек вдруг заметил:
— Тогда ему придется грести самому. Сегодня вечером на берегу не будет ни души, кроме женщин. Мы собираемся навесить руль, и мне потребуется все руки, способные выбирать трос. Стивен, будь крайне осторожен с этой подзорной трубой, ладно? Эта — самая лучшая, ахроматическая, с отличной светосилой и действительно прозрачной линзой.
— Буду. Но Джек, надеюсь, ты сможешь выделить мне Бондена, несмотря на руль? Я очень хочу быть на своем острове.
— Одним больше, одним меньше. Но Стивен, это же не значит, что ты пропустишь установку руля? Упустить такое славное зрелище?
— Это окончательное, финальное, торжествующее действо?
— О, конечно, нет. Это рулевые штыри, Стивен. Штыри, а не тяги. Но это довольно триумфальное для моряка зрелище, клянусь честью.
— Клянусь честью, — сказал Стивен, закрывая за собой дверь. — Tantum religio potuit saudere malorum.[44]
Потом повернулся к Бондену:
— Баррет Бонден, будь так любезен, сопроводи меня на лодке на мой остров. Я должен в полдень сделать наблюдения, а затем хочу посмотреть на своих пташек при свете луны.
— Она встанет чуть позже наступления темноты, сэр, — ответил Бонден. — Может, лучше я принесу перекусить и меха? Будет редкостный мороз, когда солнце сядет. Мистер Хирепат спрашивал вас только что, сэр, сошел с плота, чтобы увидеть, не в лазарете ли вы.
— Ясно. Ну, принимайся за дело, Бонден, мы должны отправляться. Передай ему, что сегодня мне некогда, но мы увидимся с ним завтра.
Бонден сопровождал доктора во многих любопытных экспедициях и никак не прокомментировал, когда Стивен спрятался на острове и навел мощную подзорную трубу на берег, где все матросы собрались, чтобы на плоту переправиться на корабль.
Спустя час в объективе, направленном на пляж, в одиночестве показался Хирепат. Он выглядел худым, усталым, грустным и измученным и нес большой сверток, завернутый в плащ, и прошел через пляж, мимо миссис Босуэлл и её ребенка, мимо всё еще курящейся кузницы, к одному из вельботов, ждущих отвезти кузницу обратно. Сторож лодки возлежал с Пегги под прикрытием скалы, но в поле зрения трубы. Хирепат заколебался, услышал оклик со скалы, где Рубен и его люди собирали последнюю капусту, кивнул, положил сверток на нос, и какое-то время ходил взад и вперед, прежде чем нырнуть в хижину миссис Уоган. Поворот трубы явил «Леопард»: каждый человек на борту пристально смотрел на огромный руль, зависший в воздухе.
С тех пор подзорная труба оставалась наведенной на хижину, как будто, глядя на дверь и промасленную бумагу окна, Стивен мог узнать что-то о возможной битве, бушующей внутри. «Конечно, Луиза должна одолеть его, — подумал он. — У нее ребенок, которого нужно растить, и война, и слезы, и здравый смысл. Но, когда дело доходит до чести, милый Боже… Я люблю тебя, дорогая, так крепко, но честь дороже и так далее, до скончания веков. А есть еще бесконечно малый факт, что Майкл должен мне семь гиней за свой мундир: это может оказаться смехотворным камнем преткновения. Кто может сказать, где именно заартачится человек? Все позорно, все низко, только не это. Хотя… Труднее всего сказать мужчине, что он слаб или слаб местами, как Хирепат. Если она победит, возможно, он никогда не простит её, а если проиграет, она, конечно, никогда не простит его. Она, безусловно, одержит победу. Но Мэтьюрин, дружище, ты слишком фантазируешь: откуда тебе знать?»
— Солнце садится, сэр, — сказал, наконец, Бонден. — Вам лучше одеть плащ.
Солнце уже почти село, время летело с необычайной скоростью. Дважды в сумерках Стивен видел Хирепата, но все же не мог сказать, что у того на уме, если не считать внутреннего конфликта.
— Они там хорошо проводят время с рулем, — заметил Бонден, накидывая на плечи Стивену тюленью шкуру. — Морские пехотинцы выбрали его до вант левого борта, увальни.
Сейчас весь «Леопард» были залит огнями — Джек намеревался не терять ни минуты. Звезды начинали мерцать, заглушаемые на зюйде южным полярным сиянием, струящимся вниз к полюсу: огромная дуга усиливающегося великолепия, а мороз начал крепчать.
Стемнело. Лай тюленей, в лунном свете смутные очертания буревестников.
— Что это ты куришь? — спросил Стивен.
— Лучший виргинский, — с довольной улыбкой ответил Бонден. — Этим утром с китобоя на берег сошёл старый мой товарищ по плаванию. Сначала был немного подозрительным, когда я и Джо Плейс подмигнули ему, потому что напротив его имени в роли помечено «Б» — «беглый», сэр. Но потом мы разговорились, и он дал нам пачку. Сейчас мой рассказ уже не имеет значения, потому что на бриге выбирают якорь, и он в такой же безопасности, как у Христа за пазухой. Видите, как бриг крадется? Теперь сигналит — фонарь на ноке гафеля: вверх-вниз, вверх-вниз. Они, что, забыли кого-то на берегу? Но я не видел шлюпки. Теперь стоят на одном якоре, и выбирают кабаляринг у другого. Упрись и навались, упрись и навались, слышите их, сэр? — Мощным, грохочущим полушепотом Бонден повторил припев: — Упрись и навались, упрись и навались, леди приходит из Мексики. Якорь встал и стоит на грунте: его почти вытащили — слышите, шкипер скомандовал выбирать на кат.
