Александр Чернобровкин - Херсон Византийский
Со стороны башни, которая правее нас от ворот, раздался голос, что-то спросивший на тюркском. Никто не ответил. Тюрок повторил вопрос. Из башни вышел второй с факелом. Он осветил первого, который с копьем в руке стоял у парапета и смотрел в сторону гавани. Я всадил ему болт в бок. Тюрок дернулся, выронил копье и начал оседать на задницу. Во второго мои лучники влепили сразу четыре стрелы. Факел выпал его руки за стену. И тут в соседней башне кто-то истошно завопил на тюркском.
Десант сразу перестал соблюдать тишину.
– Открывай ворота! – послышался внизу приказ командира нумерии.
Зазвенела цепь, которая наматывалась на барабан, открывая железную решетку, и заскрипели петли внутренних ворот. По словам перебежчиков, между решеткой и внешними воротами навалена земля, бревна и камни примерно на высоту метра два. Солдатам придется расчистить все это, чтобы открыть их. Думаю, пока они управятся, солдаты с дромонов уже переберутся в город по лестницам.
В городе поднялся шум. Со всех сторон к нам быстро приближались горящие факела, слушался топот копыт и крики людей. Небо только начало сереть, пока было плохо видно, сколько человек мчится к нам. Я вспомнил, что англичане называют это время суток «час между волком и собакой». У тюрок на знаменах волчьи морды. Видимо, их время заканчивается.
Через нашу башню быстрым шагом прошло около полусотни солдат. Они направлялись освобождать следующую. Так что мы теперь могли действовать по своему усмотрению.
– Спускаемся в город, – приказал я лучникам.
Сафрак провел нас по винтовой лестнице на самый нижний этаж, где сильно воняло прелой тканью и свежей кровью. Сразу подкатила тошнота, причем непонятно, какая вонь внесла больший вклад. Гепид отшвырнул две лавки, которыми раньше подпер дверь, открыл ее, впустив свежий воздух.
Мы находились на уровне второго этажа. К земле вела узкая каменная лестница, одной стороной примыкающая к стене. Ступеньки ближе к стене стертые, будто их кто-то лизнул.
Возле ворот шел бой. Сотни две ромеев стояли фалангой глубиной в четыре шеренги, ощетинившись копьями, преграждая путь к воротам. Перед ними вертелось несколько конных тюрок, которые стреляли из луков. В утренних сумерках они казались тенями. Я застрелил ближнего. Еще несколько человек сбили мои лучники. Остальные сразу отступили, спрятались от нас за дома, но обстреливать фалангу не перестали.
– Зайдем им с тыла, – приказал я.
Мы побежали к улице, которая была правее той, по которой нападали тюрки. Меня сразу обогнали лучники. Они в кожаных доспехах, да и помоложе. По меркам двадцать первого века мне уже за шестьдесят. Правда, здесь чувствую себя приближающимся к тому возрасту, в котором покинул будущее. Только мы вбежали в соседнюю улицу, как впереди услышали топот копыт. Скакал отряд. Мой отряд состоял их профессионалов, поэтому лучники сразу отошли назад, за спины копейщиков, которые, прикрывшись щитами, встали на левое колено, а правой стопой подперли копья, направленные вперед и вверх. Всадникам преградили путь две шеренги копий.
Два десятка тюрок заметили преграду слишком поздно. Они начали резко останавливать коней, которые забились и заржали. Я метил во всадника в кольчуге с овальным листом стали, закрепленном на груди, но болт достался вставшему на дыбы буланому – золотистому с черной гривой и хвостом – коню. Всадник получил стрелу в глаз. Ни одному тюрку не удалось ускакать. Я подобрал оброненное кем-то их тюрок копье. Оно было метра два длинной, тоньше византийских и с трехгранным наконечником, наточенным до блеска. Древко захватанное в том месте, где его держишь, скользкое. Я поймал рыжего массивного жеребца. Седло было плоское, не привык к такому. Однако и бегать в полном доспехе – не сахар. Сафрак и еще несколько копейщиков и лучников тоже сели на лошадей. Подозреваю, что не столько для боя, сколько захватывая добычу. Грабить город запрещено, только тюрок и их дома. Так что конь может оказаться единственным трофеем.
Мы проехали по улице, уходящую вверх под малым углом. На первом перекрестке свернули налево и оказались за спинами десятка конных тюрок. Они стояли у следующего перекрестка и чего-то ждали. На стук копыт даже не оглянулись. Видимо, считали, что по городу скакать могут только свои. Я с замаха ударил копьем в спину ближнего тюрка, в район сердца. На нем был доспех из кожаных полос внахлест снизу вверх, под которым, судя по звуку, оказалась кольчуга. Копье пробило и то, и другое. Тюрок завыл трубно и так жалобно, что мне стало не по себе. Я выдернул копье и еще раз ударил кочевника чуть ниже шеи, чтобы перестал выть. Из первой раны кровь била толчками, а затем, как бы спрыгивая со ступеньки на ступеньку, струилась вниз по кожаным полосам. После второго удара тюрок начал заваливаться вперед и вправо, пока не свалился с седла. Я проехал вперед и взял под узду его коня. Это был жеребец, серый в «яблоках» – более светлых круглых пятнах, очень изящный, грациозный. На таких в двадцать первом веке принимают парады. Я решил оставить его себе.
К переулку от портовых ворот вышел отряд византийских солдат. Они остановились, заметив нас, потом узнали и пошагали дальше. Шли четко в ногу. Старшина моей роты в мореходке сказал бы: «Посмотрите, как нормальные солдаты маршируют! Не то, что вы, уроды!»
Я решил, что дальше справятся и без меня. Развернув коней, вернулся к тому месту, где добыл первого коня. Меня заинтересовала овальная пластина на кольчуге тюрка, под которым убил коня. Тюрка еще не вытряхнули из брони, хотя рядом лежали два уже голых трупа. Пластина оказалась толщиной пару миллиметров, изогнутая, благодаря чему плотно облегала грудь, закрывая почти всю. Выкована, вроде бы, из одного куска стали, следов сварки я не нашел. Еще одну такую на спину – и получится кираса. Византийцы делают кирасы из бронзы, но из стали мне не попадались. Говорят, очень сложно выковать стальную. К кольчуге крепилась с помощью железной проволоки, пропущенной через двенадцать тонких отверстий. Я снял с убитого кольчугу с пластиной, шлем и пояс с палашом, у которого рукоятка была из слоновой кости. На груди тюрка висел на грязном, засаленном, льняном гайтане круглый золотой медальон со странным существом в центре – туловище волка с двумя крыльями и двумя головами, волчьей и лебединой. Я разрезал и выкинул гайтан, а медальон положил в седельную сумку, которую отвязал от седла, не нужного мне. В сумке, кроме сушеного мяса, сухой лепешки и огнива и кресала, лежали два широких золотых браслета с растительным орнаментом, несколько колец, перстней и сережек и с сотню золотых и серебряных монет. Видимо, тюрок не сомневался, что мы возьмем город, но наделся, что сумеет прорваться и уйти.
