Три минуты молчания. Снегирь - Владимов Георгий Николаевич
Мы пошли по причалу – не спеша, разминая ноги, и так звонко снежок скрипел, никогда он на палубе так не скрипит. И вдруг увидели наших женщин – со всех ног они к нам бежали, с плачами, охами:
– Васенька, Серёженька, Кеша, а нам-то восьмой сказали причал. А мы, дуры, там стоим, ждём. А чтоб ему, этому диспетчеру…
И пошло, и поехало. Они, моряцкие жёны, тоже умеют слова выбирать.
Ваське Бурову жена обеих дочек привела – платками замотанные, одни глазёнки видны заспанные. Не посовестилась она их в такую рань будить. Или же сами напросились: не каждый же день папка из рейса приходит и не в каждом же рейсе он тонет. Васька даже прослезился, когда увидел своих пацанок. Расчмокал их в носы, лобики пощупал.
– Горяченькие чего-то.
– Ты что! – Жена кинулась отнимать. – Да где же горяченькие, сдурел совсем. У кого ещё такие здоровенькие!
Васька их сгрёб под мышки, одну и другую, и так понёс. Потом на плечи пересадил.
– Да отпусти ты их, старый дурак! – жена ему кричит. – Они ж уже взрослые, сами небось пойдут.
– Не отпущу! До дому донесу. Какие они взрослые, ну какие взрослые, пускай подольше на папке поездят, маленькие мои…
Она и улыбалась, и слёзы утирала платком. Поворачивалась к нам ко всем востреньким личиком, виноватым каким-то, будто она оправдывалась за Ваську: «Видите, каково мне с ним…»
Зато у Ваньки Обода жена оказалась – чуть не на голову его выше. И разодетая – в сапожках, в шубке из серого каракуля, в кубанке с алым верхом. А из-под кубанки глаз цыганский косит, кудри взбитые вьются, румянец пышет. Этакое богатство, конечно, без топора не убережёшь.
– Ах ты чучело моё! – ударила Ваньку по плечу. – Фокусы устраиваешь? Я тебя с плавбазой встречаю, а ты мне – сюрприз!
Затискала, затормошила его и сама же хохотала, как от щекотки. Ванька совсем потерялся:
– Клара, ну мы ж не одни, ты б хоть познакомилась раньше.
– А чего ж не познакомиться! – И всем нам руку стала совать, с наманикюренными ногтями. – Клара Обод, очень приятно!
Мне пожала – я чуть не присел. До кепа даже добралась.
– Клара Обод, очень приятно! А неприятности – сплюньте через левое плечо, всё будет чудненько!
Кепова жена поглядела на неё испуганно. Клара её успокоила:
– Ах мы женщины, дуры, столько переживаем, а они потом приплывают, такие мордастые, и ничегошеньки с ними не случается. Эх, соколики, как мне вас видеть приятно! Денежки вам уже выписаны, в полтретьего валяйте получать.
Мы пошли дальше с женщинами, повернули от причалов к Центральной проходной и понемногу растягивались, разбивались на пары.
Рядом со мной «маркониева» жена шла – не скажу, что подарок. Переваливалась, как утица, ноги – бутылками, а личико – ну, то самое, о котором говорят: «На роже скандал», – надменное, губы сухие поджаты, глаза наполовину веками прикрыты, голыми какими-то, без ресниц. Даже и тут она удержаться не могла, пилила его шёпотом, но таким, что и другим было слышно:
– Не понимаю, что у тебя общего с этими серыми людьми! Пусть они лезут хоть к чёрту на рога. А ты специалист, радиооператор, с квалификацией. Ровню себе нашёл!
– Ну, Раиска, ну, перестань, – он ей говорил, морщась, со страданием в голосе. – Ну, киска. Всё же благополучно.
– Да? А кто мне поправит мою нервную систему? Совершенно расшатанную. Твоими похождениями.
– Ну, дома всё скажешь.
– Дома я тебе ещё не то скажу! Напозволялся там. Наверно, с такими же вульгарными нюхами, как эта? – Кларе в спину вонзилась глазами. Как у той шубка не задымилась? – А вспомнить, какая вчера была дата, ты, конечно, не мог?
– Какая? – «маркони» спросил с ужасом. – Ёлки зелёные, выпало начисто!
– Ах, выпало! Чем у тебя голова занята, позволь узнать? Что, ты два слова не мог отбить – в день рождения моей мамы! Которая столько для тебя сделала. Мне все говорят, все говорят: «Твой Андрей – такая свинья, совершенно равнодушный человек!»
Муторно мне стало. От такой напозволяешься – хоть кусок жизни урвёшь. Я вперёд ушёл, пока они не передрались.
К Серёге сразу трое явились – ну до чего ж одинаковые! Такие матрёшки кругломорденькие – в бурках все, в коротких пальтишках, волосы у всех красно-рыженькие, с пышными такими начёсами, платки в горошек, как будто кровельки с высоким коньком. Удивительно, как он их различал.
– Ну, как ты там, Зиночка? – спрашивал тягучим голосом. – Как ты там, Аллочка, Кирочка?
Они только фыркали да хихикали. Однако не ссорились между собою. Даже ухитрялись виснуть на нём по очереди.
От стенки пакгауза, из тени, вышла под фонарь фигурка. Постояла робко, шагнула к нам навстречу. Но близко постеснялась подойти, стояла, мучила ворот пальтишка.
– Моя дожидается, – Шурка узнал. – Ну, подойди, не съем.
Она к нему подошла на шаг и заплакала.
– Шурик…
– Ну, что? Ну, не повезло нам. Ну, всё бывает.
– Что значит «не повезло»? Ты же умереть мог, Шурик.
– Ну, не умер же.
– А ты думаешь – я бы жива тогда осталась? Я бы тут же на себя руки…
Шурка её взял за плечо, сказал нам:
– Вы, ребята, идите. Я её успокою.
Так вышло, что с Шуркой мы попрощались с первым. Помахали Шурке и его жене, спросили:
– Встретимся в «Арктике»?
– Как закон, бичи. К восьми придём.
Мы пошли дальше – по грязному снегу, между цехами коптильни и складами. Наперерез нам локомотивчик тащил платформы с обмёрзшими бортами. Мы остановились, чтоб его пропустить, опять сгрудились в толпу. Но вдруг он застопорил перед нами, сцепка загрохотала в конец состава. Из будки выглянул машинист – беловолосый, с шалыми глазами, кепка прилипла к затылку. Коля его звали, известный нам человек. И нас он знал, некоторых.
– Чудно мне, – сказал Коля. – Серёгу вижу со «Скакуна». Месяца не прошло, как я тебя провожал. Или чего случилось?
– А ты не знаешь?
– Не слыхал. Проморгал новеллу. А в чём суть, если в двух словах?
– Не повезло нам.
– Понятно, – сказал Коля. – Живы-то все?
– Все.
– А за груз, хоть за один-то, получите?
– За один и получим.
– Так чего ж вы огорчаетесь? Вы не огорчайтесь, ребята.
Мы сказали Коле:
– Ну, проезжай. Нас ещё дома ждут.
Коля подумал, снял кепку и снова её надел.
– Не могу, ребята, перед вами. Порожние везу. Лучше-ка я назад сдам.
И вправду сдал. И мы перешагнули через рельсы.
Третьему нашему переживание досталось: дама его пришла встречать, та самая, что «за полторы сойдёт», в пальто с лисой и в шляпе. Однако «морская наблюдательность» его не подвела, он свою «дорогую Александру» издалека высмотрел, как она прогуливается под фонарём, постукивает себя сумкой по коленям. Он поотстал слегка, спрятался за нашими спинами.
– Не прощаюсь. И вообще меня тут не было, ясно? – И скрылся за углом.
Она пригляделась к нам близоруко, спросила низким голосом:
– Простите, это экипаж восемьсот пятнадцатого? Штурман Черпаков не с вами плавал?
– С нами, с нами, только что видели… Ах, нет, на судне задержался.
– Но он здоров, по крайней мере?
– Здоров, чего с ним сделается?
Она кивнула:
– Спасибо. Мне этого достаточно. – И ушла вперёд широкими шагами.
Возле управления флота кеп от нас откололся с женой и Жора-штурман. Им над актами надо ещё было колдовать – приходным и насчёт сетей. Жора нам сказал:
– В полтретьего на судне. Адьё!
Мы напомнили:
– А к восьми в «Арктике». Вы тоже, товарищ капитан?
Кеп ответил насупясь, но торжественно:
– Капитан вашего судна тоже уважает законы.
Чуть попозже, у портового кафе, Васька Буров откололся, кандей с Митрохиным – им к морскому вокзалу нужно было, через залив переправляться. Ещё сто шагов прошли, и ещё наша когорта поредела: «маркони» и боцман в Нагорное ехали, им нужно было к Южной проходной. С ними – Ванька Обод, Серёга…
– Встретимся в «Арктике»?
«Маркониева» жена сказала:
– Точно не обещаем. Как сложится…
