Юрий Рытхэу - Остров надежды
Что же касается Старцева, то придется его выселять. Таких людей невозможно переделать. Единственное средство — это поместить их в такую среду, где они не могли бы оказывать дурного влияния на других. Пусть едет обратно в бухту Провидения и служит каюром у мистера Томсона, если только Советская власть еще не выселила этого торговца. Перед отъездом из Владивостока Ушаков слышал, что на Чукотку снаряжается большая экспедиция для ликвидации концессий, иностранных торговых факторий, незаконных рыбных промыслов. Наверняка Томсона в бухте Провидения уже нет. Ну ничего, найдется работа для Старцева и на материке… Но только не среди эскимосов.
Несколько дней спустя Старцев сдал Павлову десяток песцовых шкур и три медвежьи. При этом он жаловался, что ему не на что жить, не на что покупать продукты.
— Я согласился поехать сюда, чтобы мне дали возможность заработать. Иначе какой смысл тащиться в такую даль?
Можно было бы ему напомнить, как за него слезно просил сам Иерок, доказывая Ушакову, что еще один русский будет только на пользу. И несмотря на предостережения Павлова, Ушаков все же решился взять Старцева, надеясь, что вдали от своего бывшего хозяина, в здоровой трудовой обстановке он переменится.
— Он и так хорошо зарабатывает, — сказал Ушаков, выслушав Павлова. — Жаловаться у него нет никаких оснований. Он получает продуктов в три раза больше, чем самый добычливый охотник.
Надо было радоваться весне, но с каждым теплым днем, с прилетом птиц все тревожнее становилось на душе Ушакова: а если парохода и в самом деле не будет?
Однако внешне он держался так, как будто был абсолютно уверен: корабль придет. Он велел привести в порядок всю добытую пушнину, просушить ее на ветру, на весеннем солнце. Женщины занялись шитьем полотняных мешков, куда нужно будет упаковать песцовые шкурки. Медвежьи шкуры очищали от оставшегося жира и тоже сушили. Их было столько, что пришлось строить дополнительные вешала.
По вечерам Ушаков приводил в порядок архив, свои записки, сортировал коллекцию минералов, насекомых и растений.
Эскимосы знали об этом и приносили ему все примечательное, что попадалось им на глаза.
Когда пришли первые моржи, Кивьяна подстрелил на льдине огромного зверя, у которого оказалось две пары клыков. Хотя голова по праву принадлежала ему, Кивьяна, после полагающихся почестей, преподнес ее умилыку.
— Когда ты отсюда уедешь, глядя на эту голову, будешь вспоминать нас, — сказал он.
Еще на Первомайском празднике Ушаков объявил, что желающие могут покинуть остров, когда приедет новая смена зимовщиков. Но через несколько дней Тагью и Аналько от имени всех эскимосов сказали, что ни одна семья не желает возвращаться в бухту Провидения.
— Конечно, нам бы хотелось взглянуть на родной Урилык, — сказал Аналько, — но нам и здесь хорошо. Лучше, чем в бухте Провидения. Мы привыкли к острову, обжили его. И самое главное — тут много зверя и есть охота. Мы здесь почувствовали себя настоящими людьми.
Правда, Нанехак сказала, что Аналько целый вечер вопрошал духов (потому и не уехал сразу после праздника к себе на становище), и они ему посоветовали не покидать остров. Те Силы, которые живут в Урилыке, могли разгневаться и отомстить за то, что люди оставили их. А к здешним уже привыкли. Так что и с этой точки зрения им лучше оставаться на острове.
Когда от берега отошел ледовый припай, к Ушакову явился Старцев. Он долго мял шапку, прежде чем выговорил:
— Георгий Алексеевич, позвольте мне остаться…
— Ты прекрасно знаешь, почему я хочу тебя отсюда убрать, — сухо ответил Ушаков.
— А что я буду делать на материке? Кому я там нужен? — всхлипнул Старцев.
Ушакову неприятны были слезы взрослого мужчины, и он брезгливо поморщился:
— Иди! Ты меня не разжалобишь.
Однако в тот же день в деревянный дом пришла Таслехак, жена Старцева, с сестрой Нанехак. Обе они стали упрашивать Ушакова оставить Старцева на острове.
— Он совсем стал эскимосом, — уверяла Нанехак. — Там, на материке, он пропадет.
— Я что-то не видел, чтобы эскимос так поступал, как поступает Старцев, — заметил Ушаков.
— И такие эскимосы бывают, — сказала Нанехак.
— А что молчит твоя сестра? — спросил Ушаков, обращаясь к Таслехак.
— Она тоже очень просит, она любит Старинна. — Нанехак, похоже, окончательно взяла на себя роль адвоката.
— Любит? — с оттенком недоверия спросил Ушаков.
— Да. Такие уж мы, эскимосские женщины. Если полюбим русского, то очень сильно и на всю жизнь… Разреши ему остаться, умилык…
Наконец и Таслехак подала голос:
— Он стал хорошим.
— Ну, раз такое дело, — махнул рукой Ушаков, — пусть остается.
Видимо, теперь Старцев поверил, что пароход обязательно будет. Остался только один человек, который еще сомневался, — это сам Ушаков.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Ушаков старался не уезжать далеко: он ждал пароход. Охотился в окрестностях поселения. Теперь он сам осторожно намекал людям, что не исключена возможность и четвертой зимовки.
Но тревожило это, главным образом, доктора Савенко и его жену, которая в последнее время стала прихварывать. Болезнь ее удивляла эскимосов, ведь они были уверены в том, что уж доктор с женой надежно ограждены от любых заболеваний.
Скурихин тоже собирался возвращаться домой на Камчатку. Остальные и не мыслили себе иной жизни, «роме как на острове Врангеля.
Как-то на утиной охоте Ушаков разговорился с Павловым. Стояла летняя тихая погода с легким туманом над тундрой. Глядя на своего спутника, Ушаков думал, что лучшего напарника и помощника в будущих, еще только задуманных экспедициях нельзя было и желать. Павлов прекрасно знал Север, отлично разбирался в ездовых собаках, умел наладить вполне сносный быт даже в самых невероятно суровых условиях. Кроме того, он обладал отличным характером, уравновешенным и покладистым. В любом, даже, казалось, безвыходном, положении он был спокоен, рассудителен и никогда не унывал. Эскимосы не чаяли в нем души, и отбирать его у них было, конечно, не совсем честно. Но быть может, Павлов сам хочет уехать?
— Нет, — ответил он Ушакову, — я сроднился с этими людьми. Конечно, когда наладятся регулярные рейсы, я как-нибудь съезжу к себе на родину, на Камчатку, но сейчас не могу. Да и особого желания, Георгий Алексеевич, у меня нет. У меня тут родня, любимое дело и будущая школа. Я все-таки надеюсь, что дождусь, когда на острове будет большая, светлая, в несколько классов школа, с партами, черными классными досками, мелом, настоящими тетрадями и, чем черт не шутит, учебниками на эскимосском языке.
