Роберт Джирарди - Дочь пирата
— Да ты романтик, — резюмировала Крикет.
— Я просто чувствителен к окружающей среде, — поправил Уилсон. Из осторожности он не обмолвился о мучительном ожидании чего-то страшного. — Вот тебе причина, по которой я ушел из археологии. Бродить по миру, откапывать чужие кости… Нет, полагаю, лучше читать об этом в «Нэшнл джиографик».
Он посмотрел на свои часы, цифры высвечивали десять двадцать две, бар был уже переполнен. Их оттеснила в угол шумная компания в смокингах и вечерних платьях: мужчины — богатые и наглые, женщины — загорелые и пьяные. Одна дамочка смеялась как гиена и прямо в ухо Уилсону. От сильного смеха часть выпитого спиртного пошла у нее носом.
— Ты не хочешь пойти еще куда-нибудь? — Уилсон положил руку на спину Крикет, нагнулся. И вдруг почувствовал, как через пальцы словно пробежал электрический заряд.
— Да, — ответила Крикет. — Если поторопимся, то успеем на пару последних забегов.
— Забегов? — удивился Уилсон.
9
Собачий трек в парке «Мимоза» являл собой потрепанное воспоминание о днях былой славы. На устремленных ввысь башнях облупилась светло-зеленая краска. Над главным входом вокруг неоновых трубок, изображавших гончую собаку, моргали лампы дневного света. Большие часы остановились на двух с четвертью лет тридцать назад в какой-нибудь ветреный день. Со стороны парковки собачий трек был похож на океанский лайнер, брошенный ржаветь в сухом доке.
Крикет расплатилась с таксистом и, миновав ворота, пошла, а с ней и Уилсон, по цементной дорожке, усыпанной проигравшими билетами и окурками. Над головой жужжали дуговые лампы. В воздухе стояли запахи сигарет, песка, ночи и слабая вонь собачьей мочи. Сейчас был перерыв между забегами. Грумы, недоразвитые юнцы в шортах, носках до колен и лакированных ботинках с застежками, вели восемь разношерстных гончих по песчаному овальному полю к стартовым воротам. Две дюжины игроков опирались на ограждение, наблюдая за жалким парадом. Уилсон обратил внимание на мрачных костлявых пожилых людей в рубашках с короткими рукавами и мягких круглых шляпах с плоскими круглыми тульями и загнутыми кверху полями, на крутых юнцов с бачками в кожаных пиджаках, небрежно наброшенных на плечи. Грязные дети копались в мусоре на бетонированной площадке. Какой-то китаец жевал кусок свинины и вглядывался в темноту за поворотом шоссе.
Несколько выживших мимоз, из тех, которые раньше украшали центр поля, клонились под напором ветра подобно тому, как тает и скособочивается под электрической лампой сахарная вата. В медных волосах Крикет вспыхнул слабый розовый огонек.
— Ты когда-нибудь бывал здесь?
— Нет. Я видел это место только со стороны шоссе.
— Как оно тебе нравится?
— Жалкое, гнетущее зрелище. — Уилсон огляделся. — Должно быть, это то самое место, куда мужская половина человечества отправляется по субботним вечерам.
— Перестань быть слишком чувствительным к окружающей среде, — одернула его Крикет. — Или следует сказать, перестань быть снобом?
— Хорошо, — смутился Уилсон. — Зачем мы сюда пришли?
Крикет взяла его за руку.
— Я собираюсь расплатиться с тобой за две бутылки вина, — сказала она и повела его к застекленной трибуне.
В баре сидели два старика, вонявшие перегаром, и курили сигары. Стойка была окантована ржавой полосой из хрома. Местное телевидение показывало гонки для тех игроков, которым было лень оторвать задницы от стульев. Собаки стояли на старте.
Уилсон занял столик, а Крикет пошла к стойке. Вернулась она с программой и двумя пинтами дешевого «Колониального лагера[4]» в пластмассовых кружках.
— На собачьих бегах лакай, что даю, — пошутила она и опустила кружки на столик.
Уилсон пригубил зелье и скорчил брезгливую гримасу. Оно напомнило ему о колледже, о пьяных поездках в набитых битком машинах и пустых банках, катающихся по полу перед задним сиденьем.
Крикет подвинула к нему программку бегов:
— Парень за стойкой говорит, осталось два забега, у нас есть семь минут, чтобы сделать ставки. Ты выбери собак, а я заплачу. Выигрыш — в твою пользу. Будем надеяться, что уйдем отсюда с достаточным количеством денег, чтобы оправдать затраты на вино и кое-что оставить на мелкие расходы. Ну, давай развлечемся.
Уилсон взял программку и посмотрел на цветные врезки. В голове до сих пор бродил мартини, выпитый в «Орионе», и он еле-еле сосредоточился на кличках собак: Лорд Дарси, Южный ветер, Бартоломеу Робертс, Медовая роза, Мнемозин, Сумасшедшая восьмерка.
— Собачьи бега. Мой отец переворачивается в гробу.
— Не думай о нем, — посоветовала Крикет. — Делай свое дело. — Она улыбнулась, и ее улыбка показалась Уилсону опасной и неотразимой, другой такой ему раньше видеть не доводилось.
— Когда речь идет о лошадях, — заметил Уилсон, снова глянув в программку, — главный фактор — жокей. В данном случае перед нами собаки, а они, по слухам, капризны и непредсказуемы…
— Вот видишь? Ты настоящий игрок.
— Я не игрок, — возразил Уилсон и почувствовал, как что-то в нем перевернулось. Он выбрал Лорда Дарси и Мнемозин, интуитивно решив, что они примчатся первыми.
Крикет сделала ставки в последний момент, и они отправились на трек, прихватив пиво. С моря дул влажный ветер. Собак загнали в ячейки, где они сразу стали лаять и выть.
— А вот и наш попрыгунчик, — объявил диктор, когда грум принялся прилаживать к центру чучело зайца.
Прогремел выстрел, ячейки открылись, и собаки рванули вперед, сминая друг друга. Перемешалось все: задние и передние лапы, собачьи номера и поднятый в воздух песок.
Собаки, выбранные Уилсоном, пришли первой и второй. Крикет поставила два доллара. Она вернулась от кассового окошечка улыбаясь и вручила Уилсону шесть десятидолларовых купюр.
— Новичкам везет, — сказал Уилсон, пытаясь выглядеть равнодушным, но улыбку с лица согнать не сумел.
В последнем забеге разыгрывался кубок «Мимозы» для сук, не имевших вязки. Участвовали восемь собак. У Уилсона в животе началось странное вращение. Ладони вспотели. Страсть выиграть ощущалась как металлический привкус во рту. Опротивев самому себе, Уилсон швырнул программку в ближайшую проволочную корзину для мусора.
— Давай уйдем отсюда, — предложил он. — У меня нет ни малейшего желания заниматься этим.
Крикет положила ему руку на грудь. В зеленоватом свете ламп ее глаза блестели, как изумруды.
— Последний забег, — сказала она серьезно и спокойно. — Сделай это для меня. Пожалуйста.
Ветер надоедливо хлопал флагами. Уилсон заметил, как обнаженные части рук Крикет покрываются мурашками. Он наобум перечислил клички:
