Габриэль Маркес - Десять дней в море без еды и воды
Когда он, сотрясаясь, направился в глубь Карибского моря, я был абсолютно уверен, что человек с биноклем меня заметил.
— Меня нашли! — ошалев от радости, воскликнул я, все еще размахивая рубашкой.
И в восторге запрыгал, заскакал по плоту…
Меня увидели!
Не прошло и пяти минут, как черный гидросамолет вернулся и пролетел в противоположном направлении на той же высоте. Он летел, накренившись влево, и сбоку в иллюминаторе я вновь отчетливо различил человека, который рассматривал море в бинокль. Я снова замахал рубашкой. Теперь я махал не суматошно, а плавно, словно молил не о помощи, а прочувствованно и благодарно приветствовал моих избавителей.
Гидросамолет несся вперед, и мне казалось, что он постепенно сбавляет высоту. В какой-то момент он двигался по прямой, почти над поверхностью воды. Я подумал, что он приводняется, и приготовился грести к нему, но через мгновение гидросамолет вновь взмыл ввысь, развернулся и в третий раз пролетел над моей макушкой. Теперь уж я не стал отчаянно размахивать рубашкой, а подождал, пока самолет окажется непосредственно над плотом, и тогда подал короткий сигнал, после чего ждал, что самолет пролетит снова, постепенно снижаясь. Но произошло прямо противоположное: гидросамолет стремительно набрал высоту и исчез там, откуда появился. Однако повода для тревоги, по-моему, не было. Меня наверняка увидели. Не может быть, чтобы летчик меня не заметил, ведь он летел так низко и, главное, над самым плотом! Спокойный, беззаботный и счастливый, я сел и принялся ждать.
В таком состоянии я прождал целый час. Мне удалось сделать очень важный вывод: первые два самолета прилетели несомненно из Картахены. Черный же скрылся в направлении Панамы. Я рассчитал, что, гребя по прямой и чуть отклоняясь по ветру, я смогу выбраться на сушу где-то в районе курорта Толу, ибо он находился примерно посередине между двумя отправными точками самолетов.
По моим расчетам, меня должны были спасти через час. Однако час прошел, а в синем, чистом и абсолютно безмятежном море все оставалось по-старому. Миновало еще два часа. И еще час, и еще, и за все время я ни разу не сдвинулся с борта. Я сидел напрягшись и не мигая вглядывался в даль. В пять солнце начало закатываться. Я еще не потерял надежды, но забеспокоился. Я был уверен, что с черного самолета меня заметили, но не мог понять, почему прошло столько времени, а никто не прилетел ко мне на помощь. В горле пересохло. Дышать становилось все труднее. Я отрешенно всматривался в даль, но вдруг неожиданно для себя самого подпрыгнул и упал на дно плота. Медленно, словно подстерегая жертву, мимо борта проскользнул плавник акулы.
Акулы приплывают ровно в пять
Это было первое живое существо, которое я увидел во время моего пребывания на плоту почти за тридцать часов. Плавник акулы внушает ужас, потому что нам известна кровожадность этой твари. Однако на вид плавник совершенно безобиден. Он вообще не ассоциируется с образом животного и тем более хищника. Акулий плавник зеленый и шероховатый, точно древесная кора. Когда я увидел, как он рассекает воду возле плота, у меня возникло ощущение, что на вкус он прохладный и горьковатый, словно древесный сок. Уже пробило пять. На закате море было спокойным. К плоту неторопливо подплыло еще несколько акул: они шныряли взад и вперед до наступления полной темноты. Когда же свет померк, эти твари, как мне казалось, и в темноте сновали вокруг плота, рассекая спокойную гладь воды лезвиями плавников.
С того дня я остерегался садиться на край плота после пяти. На следующий день, и еще через день, и еще, и еще я убеждался в акульей пунктуальности: они приплывали ровно в пять, а с наступлением темноты пропадали.
На закате чистое море представляет собой восхитительное зрелище. К плоту подплывали рыбы всех цветов радуги. Громадные желто-зеленые рыбины, полосатые, круглые и крошечные красно-синие рыбешки плыли за плотом до самых сумерек. Время от времени мелькала стальная молния, через борт перелетала струя окровавленной воды, и на поверхности возле плота на мгновение появлялись куски рыбы, растерзанной акулами. Бесчисленное множество мелких рыбешек тут же набрасывались на ее останки. В этот момент я продал бы душу дьяволу даже за самый крохотный кусочек с пиршественного стола акул.
Шла моя вторая ночь в море. Ночь голода, жажды и одиночества. Я уже перестал надеяться на самолеты и чувствовал себя всеми покинутым. В ту ночь я впервые осознал, что надеяться надо только на свою волю и оставшиеся силы.
Одно было удивительно: я ослабел, но не обессилел. Я провел почти сорок часов без воды и пищи и не спал двое суток, поскольку всю ночь перед катастрофой не сомкнул глаз. Но тем не менее вполне мог грести.
Я вновь разыскал на небе Малую Медведицу. Впился в нее глазами и взмахнул веслами. Ветер, однако, дул в другом направлении, не в том, в котором требовалось, ведь мне нужно было держать курс прямо на Малую Медведицу. Я закрепил на борту два весла и в десять начал грести. Сперва судорожно махал веслами. Потом стал грести размеренней, пристально глядя на Малую Медведицу, которая, по моим расчетам, светила прямо над горой Серро-де-ла-Попа.
По плеску воды я понимал, что продвигаюсь вперед. Когда уставал, откладывал весла и опускал голову, чтобы передохнуть. Потом хватался за них с новыми силами и возродившейся надеждой. В двенадцать часов ночи я все еще орудовал веслами.
Товарищ на плоту
Около двух я окончательно выдохся, скрестил русла и попытался уснуть. Жажда усилилась. Голод меня не мучил, а жажда терзала страшно. Я настолько устал, что положил голову на весло и задремал. Но вдруг увидел сидевшего на палубе эсминца Хай-ме Манхарреса, который указывал пальцем в сторону порта. Боготинец Хайме Манхаррес — один из моих самых старых флотских друзей. Я часто думал о товарищах, которые пытались достичь плота. Мне хотелось узнать, какова их судьба. Интересно, добрались они до другого плота? А может, их подобрал эсминец или спасли летчики? Но о Хайме Манхарресе я не думал никогда. И все же стоило мне закрыть глаза, как передо мной появлялся улыбающийся Хайме. Сначала он показал мне, где находится порт, а потом я увидел его в столовой: он сидел напротив меня и перед ним стояла тарелка с фруктами и яичница.
Вначале это был сон. Я закрывал глаза, на несколько кратких мгновений засыпал, и передо мной неизменно появлялся Хайме Манхаррес, причем в одной и той же обстановке. В конце концов я решил с ним заговорить. О чем я его тогда спросил, не помню. Что именно он мне ответил — тоже. Помню лишь, что мы с ним разговаривали на палубе и что он мне ответил — тоже. Помню лишь, что мы с ним разговаривали на палубе и что внезапно нас накрыло волной, той роковой волной, которая обрушилась на корабль в одиннадцать часов сорок пять минут, и я в ужасе проснулся, изо всех сил вцепившись в веревочную сеть, чтобы не свалиться в море.
