Габриэль Маркес - Десять дней в море без еды и воды
— Смотри!
Я поднял глаза. Километрах в тридцати от плота мерцали огоньки. Они плыли, как бы гонимые ветром, и мерцали, однако сомнений быть не могло — это огни корабля!
У меня уже несколько часов не было сил грести. Но, завидев огни, я сел, крепко сжал весла и попытался подплыть к кораблю. Он двигался медленно, и в какой-то момент я отчетливо увидел не только огни мачты, но и ее тень, скользившую навстречу восходившему солнцу.
Мне сильно мешал ветер. И хотя я отчаянно махал веслами — ума не приложу, откуда у меня взялись силы после четырехдневной голодовки, — плот не отклонился от направления движения ветра ни на один метр.
Огни все отдалялись и отдалялись. Я вспотел. Силы меня покидали. Через двадцать минут огни исчезли совсем. Звезды стали гаснуть, и небо приобрело сизый оттенок. Оставшись один, я поднялся под секущим ледяным утренним ветром и некоторое время стоял, крича как ненормальный.
Когда взошло солнце, я опять полулежал, прислонившись к веслу. Я был на последнем издыхании. Теперь мне стало понятно, что спасения ждать неоткуда, и я хотел умереть. Однако странное дело: стоило подумать о смерти, как в голову начинали лезть мысли об опасности. И эти мысли придавали мне сил.
Утром пятого дня я решил во что бы то ни стало изменить курс плота. Мне взбрело в голову, что, если я буду по-прежнему плыть по ветру, попаду на остров к людоедам. В Мобиле я читал в каком-то — не помню точно в каком — журнале рассказ про человека, который потерпел кораблекрушение. Его потом сожрали каннибалы. Но я о том рассказе не думал. Я думал о книге «Моряк-отступник», которую прочел в Боготе два года назад. Это история про моряка. Во время войны, после того как его корабль подорвался на мине, он умудрился доплыть до ближайшего острова, где провел сутки, питаясь дикими плодами. Затем его увидели каннибалы. Они бросили беднягу в котел с кипящей водой и сварили заживо. Этот остров тут же всплыл в моей памяти. И теперь побережье ассоциировалось для меня исключительно с людоедами. Впервые за пять дней одиночества мои страхи направились в другое русло: теперь я боялся не столько моря, сколько земли.
В полдень я лежал на плоту, впав от солнца, голода и жажды в какое-то летаргическое состояние. Я ни о чем не думал, потерял ощущение времени и пространства, а когда попытался встать на ноги и понять, сколько у меня осталось сил, то осознал, что мое тело мне уже неподвластно.
Пора, подумал я. И действительно, мне показалось, что наступил самый страшный момент, о котором некогда предупреждал нас инструктор: пора привязываться к плоту. Наступает такой момент, когда ты уже не ощущаешь ни голода, ни жажды. Когда покрытая волдырями кожа становится нечувствительной к укусам беспощадного солнца. У тебя не остается ни мыслей, ни чувств, но все еще теплится надежда. Ты еще можешь прибегнуть к последнему средству — высвободить концы веревочной сетки и привязаться к плоту. Во время войны часто находили полуразложившиеся, исклеванные птицами, но крепко привязанные к плотам трупы.
Однако я решил, что пока привязываться незачем. У меня хватит сил продержаться до ночи. Я скатился на дно плота, залез в воду по шею, вытянул ноги и просидел так несколько часов. Солнце припекало рану на колене, она начала болеть. И вдруг я очнулся. Прохладная вода пробудила меня к жизни и мало-помалу придала мне сил. В животе начались резкие колики, а вскоре и вовсе разразился настоящий бунт. Я попытался сдержаться, но не мог.
Тогда я с превеликим трудом выпрямился, расстегнул пояс, брюки и, справив большую нужду, испытал огромное облегчение. За пять дней это произошло впервые. И впервые рыбы отчаянно заколотились о борт плота, стараясь прорвать крепкую веревочную сетку.
Семь чаек
Видя вблизи столько рыб, я вновь ощутил прилив голода. Положение было отчаянным, но все же небезнадежным. Я забыл про усталость и схватил весло, намереваясь из последних сил жахнуть по голове одну из рыбин, яростно метавшихся возле плота, устраивавших кучу-малу, выпрыгивавших из воды и ударявшихся о борт. Сколько раз я ударил веслом — не помню. Я чувствовал, что бил я без промаха, но мне так и не удалось разглядеть ни одну из моих жертв. Это было жуткое пиршество рыб, которые пожирали друг друга, акула плавала кверху брюхом, выхватывая из бурлящей воды лакомые кусочки.
Впрочем, увидев акулу, я отказался от коварных замыслов, разочарованно бросил весло и улегся на борт. Но через несколько минут радостно встрепенулся: над плотом летало семь чаек!
Для изголодавшегося, затерянного в море матроса чайка — вестник надежды. Обычно стая чаек отправляется из порта вслед за кораблем, но на второй день плавания отстает. Появление семи чаек, паривших надо мной, означало близость земли.
Будь у меня силы, я вновь налег бы на весла. Но я был совершенно измотан. Ноги подкашивались. Считая, что не пройдет и двух дней, как я выберусь на сушу, я зачерпнул пригоршню соленой воды, выпил ее и опять улегся на спину, чтобы уберечь легкие от солнца. Я не стал закрывать лицо рубашкой, не желая терять из виду чаек, которые медленно летели острым клинышком в открытое море. Времени было час дня, шли уже пятые сутки моего пребывания на плоту.
Не знаю, когда она прилетела. Время близилось к пяти, я лежал на борту, собираясь слезть с него до появления акул. Но вдруг увидел чайку, маленькую, не больше моей ладони. Она кружила над плотом, ненадолго опускаясь на его противоположный край.
Рот у меня наполнился холодной слюной. Мне нечем было поймать эту птицу. У меня не было ничего, кроме рук и подогреваемой голодом смекалки. Остальные чайки исчезли. Лишь эта коричневатая кроха с блестящими перышками скакала по плоту.
Я лежал не шевелясь. Мне уже мерещился острый плавник точной, как часы, акулы, которая с пяти ноль-ноль должна была рыскать возле плота. Но я все же решил рискнуть. Мне было боязно даже посмотреть на чайку, чтобы не вспугнуть ее поворотом головы. Она пролетела как раз надо мной, низко-низко. Потом умчалась вдаль и пропала в небе. Но я не терял надежды. Я не задавался вопросом, как буду разделывать птицу, как потрошить. Я знал только, что мне хочется есть и если я буду лежать неподвижно, чайка приблизится и можно будет ее схватить.
Я ждал, по-моему, больше получаса. Чайка то появлялась, то исчезала. В какой-то момент по воде, прямо у моей головы, ударил плавник акулы, терзавшей рыбу. Но вместо страха я ощутил лишь новый прилив голода. Чайка скакала по борту. Кончался пятый день моих морских скитаний. Пять дней я ничего не ел. И хотя страшно волновался, хотя сердце мое бешено колотилось, я лежал неподвижно, как мертвый. И чувствовал, что чайка подбирается ко мне все ближе и ближе.
