Артуро Перес-Реверте - Корабли на суше не живут
— Кто, например?
— Пако Монтегрифо из Клеймора… И Таня Морсинк.
Это имя произвело на меня впечатление.
— Знаменитая галеристка? Королева нью-йоркских снобов?
— Она самая. Уверяю тебя, готовы вкладывать огромные суммы. Планы очень обширные, далеко идущие, так что этот каталог будет всего лишь для затравки. Аперитив, с позволения сказать.
Теперь уже я задумалась.
— Все это прекрасно, но маловероятно. Из области мечтаний. Он не захочет светиться.
— А ему и не надо. Напротив. Анонимность усилит тягу к нему. И с этой минуты Снайпер станет историей искусства. Мы включим его в какую-нибудь грандиозную ретроспективу, а устроим ее в «Тейт Модерн» или в МоМА — в какой-нибудь галерее мирового уровня… Я уже нажал нужные кнопки — все наготове… Стоит о нем упомянуть, все впадают в раж. Представь, какая будет шумиха в СМИ… Событие мирового значения.
— И все же — при чем тут я?
— Ты лучше всех. — (Ах, какая грубая лесть.) — Поверь моему слову: мне есть с кем сравнивать — я в этом бизнесе всю жизнь. У тебя есть некие особые дарования, которые помогут тебе сблизиться с ним. Затронуть нужную струну. И потом, я не забыл, что ты защитила диссертацию по стрит-арту.
— По граффити.
— Ну да. Ты понимаешь, что это за люди — те, которые носят спреи в рюкзаке и малюют на стенах. Ты сумеешь к ним подобраться.
Гримаску, которую я скорчила, можно было толковать как угодно. «Понимаешь», сказал Маурисио. И даже не подозревает, до какой степени прав, думала я, ковыряя вилкой нигири-суси или как его там. Сколько раз всматривалась я, порой даже сама не отдавая себе отчета, в пространство стен между подъездами и витринами, расписанное уличными художниками, которые так густо оставляли в городе следы своего пребывания. Почти всегда количество этих примитивных тэгов, выведенных торопливо и топорно, напрочь забивало качество: граффити того типа, от которого жители окрестных домов и лавочники поднимали крик до небес, а муниципалитет хмурил брови. Лишь в редких случаях у кого-то хватало времени или умения сделать хотя бы фон, а обычно все пространство занимал сам тэг, раскрашенный в разные цвета. Правда, недели две назад, проходя по улице невдалеке от Растро, я все же приметила нечто особенное — анимэшный воин в доспехах заносит самурайский меч над клиентами банкомата. Я продолжала рассматривать граффити — подписи, росчерки, тэги, иногда какой-нибудь невыразительный рисунок, иногда таинственный афоризм вроде «Нет зубов — нет кариеса», — пока неожиданно для себя не осознала, что здесь, как и повсюду, ищу среди них тэг Литы.
— Обещать ничего не могу, — сказала я.
— Не важно… Ты владеешь профессией, я тебе доверяю. Лучше никого и быть не может.
Я медленно жевала, взвешивая все «за» и «против». Судьба корчила мне рожи, пристроившись теперь за стойкой, на плече разделывавшего тунцовое филе повара-японца с повязкой камикадзе на голове. Судьбе, подумала я, по вкусу грубые шутки и сырая рыба.
— Бискарруэс набросится на тебя, — наконец подвела я итог своим размышлениям. — Как волк.
— Так ведь и я не ягненок. Денег у меня, конечно, меньше, но за спиной кое-кто стоит. Так что сумею защитить себя. И тебя тоже.
Ох, мне ли не знать, что уберечься от Лоренсо Бискарруэса не так легко, как хочет внушить мне Маурисио. Владелец торговой сети «Ребекка’з Бокс» — полсотни одежных магазинов в пятнадцати странах мира, 9,6 миллиона прибыли за прошлый год (по данным агентства «Блумберг»), хозяин текстильных фабрик, запрятанных в какой-то индийской глухомани, где рабочим платят десять евроцентов в день, — был человек опасный. Особенно с тех пор, как его семнадцатилетний сын Даниэль, однажды на рассвете сорвавшись с крыши, покрытой матовым титаном и хромированной сталью и имевшей угол под сорок пять градусов, пролетел в свободном падении семьдесят пять метров и шмякнулся на мостовую как раз перед широкой стеклянной дверью офиса. Здание, выстроенное в авангардистском стиле, считалось городской, что называется, достопримечательностью, принадлежало фонду, который возглавлял сам Бискарруэс, и предназначалось для временных экспозиций современного искусства — заметнейших его коллекций. Выставку, открывшуюся за два дня до этого (ретроспектива братьев Чепменов[83], должный резонанс в соответствующей среде), пресса назвала «первостепенным событием культурной жизни». После того как в шесть утра тело Даниэля было обнаружено водителем мусоровоза, а потом еще пять часов взад-вперед сновали криминалисты, полицейские и ранние пташки-хроникеры из отделов происшествий, публике вновь открыли доступ к культурным сокровищам. И посетителям, выстроившимся в длинную очередь, чтобы полюбоваться братьями Чепменами, представилась возможность увидеть и обширное розовато-бурое пятно на мостовой, огороженное пластиковой лентой с надписью «Полиция. Прохода нет». Те, кто взирал на здание издали, могли, кроме того, увидеть на стене под роковой крышей черные контуры слова «Холден» — тэг погибшего юноши, который устремился в пустоту, не успев заполнить их краской.
— А что известно о Снайпере тебе? — спросила я.
Маурисио пожал плечами. То же, что и всем, означал этот жест. Что Снайпер сулит колоссальный успех, если сумеем выманить его на свет. Если убедим его высунуть лапку в щель под дверью.
— И все-таки — ты знаешь о нем что-нибудь? — настойчиво повторила я.
— Да кое-что знаю, — вымолвил он наконец. — К примеру, что он сводит с ума которое уж поколение райтеров. Ты, вероятно, тоже осведомлена.
— В общих чертах, — соврала я.
— Еще знаю, как и ты, что все эти мастера настенных росписей готовы целовать землю, по которой он ступает, и буквы, которые он выводит. Что поклоняются ему, точно исступленные сектанты, и почитают его как земного бога и отца-вседержителя… Сама понимаешь — Интернет и всякое такое… Знаю, что сын Бискарруэса навернулся с крыши по его милости. Это был его проект.
— Интервенция, — поправила я. — Эта сволочь называет их интервенциями.
Уже вечерело, когда я вынырнула из метро и направилась к зданию Фонда Бискарруэса. Оно высилось невдалеке от Гран-Виа, граничившей с кварталом, который прежде был полон старыми домами и борделями, но в последнее время исправил свою репутацию, переменив и жителей, и внешний вид. За окнами баров сидели люди с ноутбуками и кофе в пластиковых стаканчиках — терпеть не могу эти идиотские забегаловки, где надо самому тащить заказ к себе за столик, — по тротуарам парочками за ручку прогуливались геи, продавщицы из одежных магазинов покуривали у дверей, как проститутки грядущих веков, как шлюхи из чьих-то футурологических прозрений. Все очень корректно, все вполне в тренде. Очень напоминает цветные фотографии в воскресном выпуске «Эль Паис».
