Антон Санченко - Вызывной канал
Пусть сын-балбес стащил из бумажника двести баксов и купил игровую приставку «Денди» вместо того, чтобы зубрить бином Ньютона;
Пусть возгорелся и сгорел синим пламенем твой курень на Сухом лимане;
Пусть упали мировые цены на сало, доллар упал, скакнула марка, в общем — ты разорен;
Пусть тебя преследуют неудачи и долги, разыскивают алименты и интерпол, а импотенция не лечится даже пантокрином из собственных рогов;
Пусть жизнь — одна сплошная, как рана, и черная, как дыра, полоса — все нипочем, пока можешь сплюнуть под ноги, хлопнуть дверью и выйти вон с осточертевшей земной тверди.
Не в запой и не в петлю — выйди в море. Ощути ногой и нутром, как ходит палуба. Стань у борта. Всмотрись в лазурную зыбь. В пенные усы под форштевнем и сполохи солнечных зайчиков на волне. И они появятся.
Обязательно появятся, легки на помине.
Вынырнут стаей из толщи вод.
Примчатся торпедами.
Прискачут мячиком, вонзая в волну веретенообразные упругие тела. Будут мчаться перед самым носом судна, выпрыгивая, изгибаясь и кувыркаясь, рискуя получить штевнем по заднице.
Канальи! Бестии! Сучьи дети!
И как удается им вот так вот, играючи, мчаться наперегонки с табуном железных коней, громыхающих в машинном отделении?
Без пыханья задыхающихся клапанов, стука поршней, без дыма и копоти из труб, без надсадных вибраций винта. Без исходящих потом кочегаров у топок. Двенадцать узлов играючи. Лёгко. Даже не заметишь движений хвоста.
У дельфинов высокие сократовские лбы, хитрый прищур, и улыбка на все тридцать два, или сколько у них там, зуба. У дельфинов не оскал, а
именно улыбка. Не резиново-американская: «С-ы-ы-ы-р!». Натуральная, скоморошья. Острые зубы не кажутся хищными. Хотя те же акулы, машины для убийства с шестью рядами зубов, предпочитают с ними не связываться.
Под сократовским лбом дельфины прячут уникальный свой разум. Мозг дельфина больше и совершеннее человеческого. Они, например, могут спать, ни на секунду не прекращая движения, попеременно отключая полушария мозга. Решать навигационные задачи и размышлять о жизни одновременно. Судя по веселому нраву, большинство дельфинов придерживаются эпикурейской школы. Хотя попадаются среди них и стоики, не без того.
Не даром древние эллины, народ моряков и философов, признавали в них равных, называя морским народцем.
А голландцы, народ Моряков и негоциантов, знали, что Большой Халль, демон лютой тоски, преследующий моряка в океанском плавании между тропиками Рака и Козерога, бежит как черт от ладана, стоит хотя бы одному дельфину появиться у борта заштилевшего парусника.
Вот они! Появились! Ясно вижу! Право десять! Вот бестии! Прохвосты! Еще насмехаются, клоуны!
Перевожу с дельфиньего на человеческий:
Да, не везет тебе. Да, жизнь — копейка, злодейка судьба. Но — take it easy, дружок, take it easy.
Будь проще, и к тебе потянутся люди и другие дельфины. Do you read me?
— Roger, — отвечу по-гречески с филиппинским акцентом.
M/V KONKAR THEODORA/3FZMN
не позже 1998
ПРОЛОГ 1986
Книга написана давно.
Задумывалась она еще раньше, и такое впечатление, что вообще не этим автором.
Много воды утекло. Автор уже не только материться разучился, но и третий тост забывает правильно пить. Последний рейс — тысячелетие назад.
И уже четыре года простираются перед ним кривые пыльные окольные тропы.
А море — не высохло.
Обидно, но что поделаешь. Не внутреннее, не Аральское оно. Приходится делиться.
Книга эта с самого начала задумывалась долгой и нудной, как собачья вахта. Так что автору некого винить, если читатель не добрался до этой страницы. Как некого винить в том, что главного рассказа он так и не написал. И уже не сможет. Как та змея, пережившая свой яд.
Но безвыходных ситуаций автор не признает. Прологом он запасся еще в годы стажерской юности, а вместо эпилога он что-нибудь да придумает.
МАКСИМКА ИЗ МОМБАСЫ
Такие сюжеты называют бродячими. И считают, что все они уже есть в Библии. Но если задуматься, Станюковичу удалось написать не просто небиблейский, а отрицающий Библию сюжет.
Пророка Иону корабельщики выбрасывали за борт, а Максимку — наоброт спасали.
Мальчик (Давид) подружился с добродушным великаном — пьяницей Голиафом — и даже спас его.
Кстати, ты знаешь, что Станюкович стал писать морские рассказы через двадцать лет после того, как в ужасе сбежал с флота? И дядя-адмирал ничего поделать не смог.
Из вахтенного трепа со старпомом Серегой.
Когда-то я поклялся страшной клятвой, что впредь буду писать лишь о том, что видел своими глазами. Моряку поверить — себя обмануть.
Сами приплатят, дай только приврать. Ну хоть самую малость.
И гуляют по промыслам, переносятся с судна на судно совсем уж невероятные истории, в которых, если разобраться, ничего невозможного нет. Скорее наоборот. Все — до боли типично, но обязательно неожиданно и смешно.
Не внушает доверия к этим байкам то, что каждый рассказчик непременно утверждает, что случилось это именно с ним. Или с Вашим общим знакомым по пароходу N.
До этого я свято верил в эти россказни старых моряков, и заглядывал им в рот, и скрипел пером, боясь упустить хотя бы слово из их бесконечной вахтенной травли. Но случалось так, что одну историю мне приходилось выслушивать на разных пароходах и из разных уст дважды, и трижды, и даже — четырежды.
В конце концов я разозлился на свою доверчивость, и поклялся. Даже слова из старинного вахтенного журнала в книге писателя Сахарнова нашел:
ЧТО НАБЛЮДАЕМ, ТО ПИШЕМ.
А ЧЕГО НЕ НАБЛЮДАЕМ, ТОГО НЕ ПИШЕМ.
Вот как все просто. А прежние записи все — сжечь, разорвать, посечь в капусту, привязать балластину и вышвырнуть за борт — все что угодно, только не развешивать эту флотскую лапшу на ушах своих читателей.
И это было правильное решение. Я так и сделал бы, наверное. Но…
Историю эту подбросил мне наш начальник радиостанции. Он знал, что я записываю всяческие сюжеты, но я еще не успел сказать ему о моей страшной клятве. Максимкой из Момбасы обозвал негритенка тоже он.
— Да, представь себе. Прямо по Станюковичу. Негритенок-путешественник. Забрался ночью к нам на палубу, спрятался. Мы на следующее утро из Момбасы ушли, а через сутки глядь — Максимка собственной персоной. Улыбается, тараторит что-то по-своему.
Мы сидели на потертом диванчике в каюте начальника. Чай в наших чашках плескался в такт качке. Начальник со смаком прихлебнул из своей литровой бадьи, взял предложенную мной сигарету. Он так заботился о должном эффекте от своего рассказа, что даже запамятовал, что официально он уже месяц назад бросил курить. Начальник знал цену точно выдержанным паузам. Он выдерживал их каждый час дважды в периоды радиомолчания. Он сладко затянулся, и…
