Сергей Жемайтис - Клипер «Орион»
— Какой закат! — Командир оторвался от невеселых дум. — Усильте посты, пусть механики приготовят прожектор. Матросов — в ружье! Хотя вы псе это уже исполнили.
— Да, распорядился. Тем, кто не пил этой гадости, спать сегодня не придется.
— Вот именно, какой там сон? Где-то в каюте у меня был пистолет. Феклин!
Вернувшись, на «Розовый лотос», барон фон Гиллер сказал Рюккерту:
— Франц! Они все знают. Вернее, догадываются. Этот проклятый мальчишка заставил их насторожиться. Никого из них не будет на празднике.
— Все идет к дьяволу! — Рюккерт сжал серебряную чашу двумя руками с такой силой, что она сплющилась и ром брызнул вверх, залив лицо капитана. Они сидели в той же каюте «Розового лотоса». Голубой Ли на корточках застыл у двери.
— Не совсем, Франц. Напиток Ли свалил добрую половину русских. Ли видел в иллюминатор матросов, лежащих на палубе и в жилом кубрике. Не пей больше, Франц. Ночью потребуется вся ясность твоей головы.
— Атака?
— Да, нас больше в три раза!
— Такое количество и требуется для наступления. Мы пустим теперь наших союзников вперед! Они сами жаждут находиться в первых рядах, будто пронюхали о наших планах. Вначале они надеялись на меня. Представь, они считают, что в меня вселился дух смерти! Неплохо для начала! И знаешь — они правы. В каждом немецком солдате сидит дух бога войны. Фридрих! Мы сегодня с тобой идем на абордаж!
— Хорошо, Франц, только повторяю: не пей больше!
— Да, да… голова должна быть ясной. Ли! Дай мне той настойки на ваших дьявольских травах или водорослях, — попросил он, переходя на французский язык.
Шкипер вытащил из рундука под столом оплетенную бутылку и налил из нее в пустую чашку темно-коричневой жидкости. Рюккерт выпил, покрутил головой:
— Необыкновенно противное питье, но удивительно просветляет голову. Вот я уже почти трезв, Ли!
Шкипер поднял на Рюккерта свой вечно улыбающийся лик.
— Собери немедленно всех своих союзников — главарей лаутоп — так, кажется, малайцы называют пиратов.
— Совершенно правильно. Они давно ждут на палубе…
До поздней ночи светились вершины деревьев по обе стороны долины, где находилась деревня. Там горели костры. Доносился бой барабанов. Время от времени прожектористы бросали на берег луч ослепительного света. На берегу не было ни души. Безлюдные катамараны, выхваченные из тьмы лучом, застыли на неподвижной воде. И на шхунах не замечалось никакого движения. Часовые у бортов клипера, расчеты у орудий коротали ночь, ведя тихие разговоры. Около часа ночи смолкли барабаны, померк свет над деревьями. Мир обволокла безмятежная тишина, с берега доносился только звон цикад, а с гряды рифов перед входом в бухту плыл убаюкивающий шум прибоя. От недавних опасений не осталось и следа, мысли русских моряков вошли в прежнее русло о далекой родине, о близких, о хозяйстве, урожае, который скоро будут снимать бабы, если не потоптали его солдаты: красные или белые, или невесть какие, сейчас на Россию накинулись все народы — и недавние союзники и враги.
Раздался протяжный зевок. Матрос, стоявший недалеко от мостика, сказал:
— Во темень так темень, прямо смола разлитая, а в воде какие-то гады шастают, смотри, как она вспыхивает. И отчего бы это?
— Должно, свойство такое, — ответил другой сонный голос. — Здесь все чудно и страховито. Смотри, будто искры тучей на берегу!
— Ну это понятно: светляк здешний, жук такой. Давеча один залетел, под хвостом у него светится, как свеча. Не видал?
— Не.
— Ну еще будет. — Опять зевок. — Хоть бы луна взошла.
— Месяц только народился. Видишь, за горами светит, только малость позолотил верхушки.
Последовал вздох. Оба помолчали, затем первый сказал:
— Все здесь не то. Сейчас бы ушицы окуневой похлебать да у огонька под тулупом прикорнуть. Дух у нас один какой от трав да от всего…
— И здесь дух дюже пахучий, да…
— Вот тебе и да… О, слышишь? Пойдем поближе, послушаем.
— И так слыхать…
Зосима Гусятников, стоя у борта с винтовкой в руке, стал рассказывать сказку о том, как меньшой крестьянский сын Иван — несусветный дурак и простофиля, — сталкиваясь с людьми и жизнью, умнел не по дням, а по часам и стал задумываться о таких вещах, которые прежде ему и в голову не приходили.
— …И пришел он к царю. Старенький такой, плюгавый царек на золотом троне сидит, стража кругом него с топорами да ружьями, министры стеной стоят, и все так на Ивана смотрят, будто он даже не последняя козявка, а кусок мерзлого дерьма. Царь и спросил Ивана:
— Слышали мы, что ты зуб на нас имеешь. Хочешь бояр да меня, грешного, земли лишить, стражу мою верную мечом порубить, дочь мою Пелагею за себя замуж взять? Правда ли это, говори, собачий сын, потому скоро тебе голову срубят и на кол посадят, и никто твои думки-тайны не узнает, и горько помирать будет, беспутному, с таким грехом невысказанным, непокаянным.
— Все правильно, царь. Холопы твои слово в слово тебе доложили мои мысли. Только не себе одному престол я задумал взять, и землею, и пашнями, и реками, и лугами владеть. Все я задумал поделить меж всеми мужиками. Только дочь твою Пелагею беру за себя, так как она девка на тебя не похожая, к людям жалость имеет и меня любит.
Царь аж посинел. Ртом воздух, как рыба, хватает…
— Эх, Зосима, Зосима Гусятников, — раздался голос Брюшкова, — влипнешь ты со своими сказочками, как гусь в чугунок. Что ни царь у тебя, то последний дурак, справный мужик — мироед.
— Так оно и есть, Назар. Не был бы царь дураком, давно по справедливости землю разделил и мужичка не притеснял, и не было бы теперь свары на земле.
— Без тебя разберутся, кому положено.
Зуйков сказал, позевывая:
— Брось, Зосима, не спорь с ним. Пустое дело. Назар сам из мироедского семейства. Батрачил у них, знаю. За сотню десятин нахапали.
— Трудом да головой. А ты, лодырь, молчи!
— Да я теперь за грех считаю с тобой говорить об этом. Разговором тут одним не возьмешь.
— Да будет вам, — прикрикнул младший боцман Петушков, — давай, Гусятников, да про Пелагею побольше расскажи, какая она из себя и вообще. Гладкая, наверное, да статная. Люблю гладких девок, особенно царских дочерей.
Вокруг засмеялись. Брюшков выругался и замолчал. Подошел вахтенный начальник Горохов.
— Вольно, вольно, ребята. Лясы точите?
— Чтобы сон отбить, — сказал Зуйков.
— Ну, ну. Только слушать получше. Чуть где всплеск — поднимайте тревогу. Полезут, пускайте в ход оружие.
— Да кто полезет-то, Игорь Матвеевич? — спросил Петушков. — Кому жизнь надоела?
— Слыхали, что днем было? Кроме того, подослали нам сонной водки. До сих пор вторая вахта дрыхнет. Чем еще кончится — неизвестно. Вот что значит довериться незнакомым людям.
