Сергей Жемайтис - Клипер «Орион»
— Все это так, да только если человек сердцем расположен, то самый разнемой и то понятный, а здесь что-то не то. Давеча я на берег съезжал, с одним разговор хотел завести, так он зубы оскалил и так нехорошо засмеялся, прямо мороз по коже. Ну, думаю, тебя к богу в рай и — домой.
— Вечером пойдешь на праздник?
— Надо бы.
— Ничего, иди, повеселись, да только много не пей пальмового вина.
— Ну, это конечно. В гостях напиваться — последнее дело.
Феклин ушел, не сказав самого главного: у того парня с «Розового лотоса», с которым он хотел завести знакомство, за поясом торчала рукоятка револьвера. И что, если у всех у них револьверы, то в случае драки русские матросы окажутся в плохом положении, и он, Феклин, тоже. Конечно, старший офицер «сделает напутствие» насчет драки, да разве утерпишь, если тебя кто смажет. И не было еще такого, чтобы русских матросов безнаказанно задевали на берегу. Вот об этом он и хотел сказать Воину Андреевичу, да вовремя одумался: вдруг командир отменит увольнение, тогда матросня сживет его, Феклина, со свету. Феклин решил, что правильно поступил, не поделившись своими опасениями с командиром.
На мостик забежал на минуту старший офицер и, радостно сообщив, что пресная вода пошла в тапки, убежал распоряжаться по своему обширному хозяйству. Перед обедом пришел, по обыкновению, радист доложить о последних новостях в мире.
— Слышимость очень плохая, — сказал Лебедь, — Европу совсем не слышно. Только ночью удалось поймать Лондон, впервые за все время. Немцы продолжают наступление на Западном фронте.
— Что-то медлят союзники, — сказал Воин Андреевич, — наступление продолжается с конца марта. Наш выход из войны сильно сказался. Успех Германии, видимо, кратковременный.
— Да, Америка наращивает силы в Европе… Подошел отец Исидор с лицом, залитым потом, улыбающийся:
— Снасть тянул, — сказал он, — люблю работу артелью. Успокаивающе действует на душу и много дает в смысле познания людей, нас окружающих. Хорошие у нас люди, Воин Андреевич: хорошей души, незлобивой и многотерпеливой.
— Терпение кончилось, — сказал радист.
— Слушаю тебя, милый, каждый день и в разум не могу взять: неужто вся Россия пошла брат на брата! Если так, то плохо наше дело. Ведь если идет деревня на деревню из-за покоса, или клочка пашни там, или леска какого-то, то бьются до крови, до смертоубийства, а тут вся Россия взялась, да не за колья, а за ружья! — Отец Исидор сокрушенно покачал кудлатой головой и тут же, пожав плечами, добавил: — А нам-то среди такой благодати и тишины не верится, будто дома свара идет. О господи!..
С берега донесся выстрел, через несколько секунд — другой. Прошла минута, и на камнях, загромождавших правый угол бухты, показалась белая фигура, спрыгнула с камней на песок и помчалась по берегу к баркасу, на который матросы заканчивали погрузку фруктов.
— Никак, наш Алешка? — сказал отец Исидор. — Кто это напужал его так, беднягу?
Командир встал, взял бинокль, висевший на спинке кресла. В окулярах он увидел встревоженные лица матросов, затем окровавленное плечо мальчика, лица его не было видно, он стоял спиной и что-то рассказывал. Не закончив погрузки, баркас отошел от берега.
Перевязанный Алешка Головин предстал в кают-компании перед командиром и всеми офицерами клипера.
— Рассказывай, как все было, — приказал командир. — Кто в тебя стрелял и что ты там натворил?
— Ничего, гражданин командир, я не натворил, просто играл с ребятами, купались, раков ловили здешних, ух и раки здесь! Бамбучину перекусывают.
— О раках после.
— Потом мы пошли в лес. После купания. Меня повел тот парень, Ранта его звать, которого наш доктор вылечил. Он все время мне что-то говорил, отведет в сторону от ребят и шепчет, рожи строит, на шхуны и на лодки кивает, а что кивает — понять не могу. И вот повел он меня в лес, потихоньку от ребят, а может быть, сказал, чтобы никто не ходил, ну мы и пошли. Он впереди, а я за ним. Чащоба там, лее перевито, перекручено да еще в гору лезть надо, чтобы тихо, хотя там попугаи орут, аж в ушах звон.
— Все ото очень интересно, но ты покороче, — сказал командир.
— Вы приказали, чтобы все как было… ну вот я и…
Командир махнул рукой.
— Про лес я уже не буду, — продолжал Лешка, — лес у них будто в клубок смотанный. Ну вот, идем. Ранта мне знак дает: дескать, стой, молчи и замри! Ну а я думаю, может, зверь какой там или птица, и тоже тихо-тихо стал. Смотрю между веток, а там полянка, кругом бананы, а возле дома чисто, красная земля притоптанная, ничего не растет, только людей много.
— Что за люди? — спросил командир.
— Разные: и местные и не местные, вроде как на наших, русских, похожие, думаю, что немцы, рыжих человек пять, а другие разной масти, да тоже не местные жители. Как бы военные, только форма у них другая и очень грязная, за такую форму Павел Петрович бы под арест посадил. И там наш барон и еще тот, что приезжал к нам, сидят в тенечке и диво хлещут. Остальные кто сидит, кто лежит, и многие тоже пиво прямо из горлышка тянут. И еще один с винтовкой, тот не пил пива, должно быть, часовой, стоял под хлебным деревом. Еще двое пулемет чистили. Совсем близко от нас, ну шагов десять, и все было бы хорошо, да собака у них оказалась, как залает да кинется на нас! Ну, мы бежать. А они стрелять стали. Ранта упал, я к нему, а у него изо рта кровь, и глаза остановились, а собака уже возле нас и лает и тяпнуть за ноги норовит. И я побег, бросив Ранту. Ну что мне было делать? — Лешка обвел всех глазами. Нет, никто не осуждал. Все сочувственно молчали.
— Тебя тоже там ранили? — спросил старший офицер.
— Нет, уже на берегу. Когда я выбежал на берег, а из кустов человек, вроде как один из тех, только он не гнался за мной, тот, что гнался, потом объявился, а этот, должно быть, на посту стоял, тропу охранял, да Ранта знал, где он сидит, и обошел, а я бежал прямо по тропе, чтобы скорей. Он что-то крикнул, да я не дурак останавливаться, только пригнулся да в кусты, а он как трахнет — и мимо, это он уже меня саданул, когда я через камни перебирался. Пустяк. Кондрат Борисович говорит, что через неделю только след останется от встречи в джунглях. Лес этот джунглями называется, — пояснил Лешка и умолк.
Некоторое время молчали все, потрясенные рассказом юнги. Наконец командир спросил:
— Сколько человек приблизительно ты видел возле хижины?
— Но считал, но много. Местных человек тридцать да немцев — пятнадцать или четырнадцать.
— Почему ты думаешь, что там были немцы?
— Они, как барон, говорили.
— Все разом?
— Ну нет, кто молчал, а у пулемета говорили, пулемет совсем близко от меня стоял. Пулеметчики — один чернявый, а второй с рыжинкой, — вот они и говорили по-немецки.
