Константин Бадигин - Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка
Купец опять перевернул страницу.
«…Одному запрещается выходить со двора, нужно по крайней мере вдвоем, но не с родным братом, или с компаньоном, или с собственным слугой…»
Запрещается… запрещается… штраф…
Иоганн Фусс отер потный лоб.
«О–о… — подумал он. — В этом Новгороде очень легко разбогатеть, но совсем не трудно за пустяк потерять голову!»
Позади звякнуло железо — купец обернулся. Слуга продолжал закрывать ставни. Его тень с горбом металась по кипам товара, по сводчатому потолку церкви, по алтарю.
Иоганну Фуссу показалось, что он слышит чьи–то шаги. Кто–то неторопливо поднимался из подвала по каменной лестнице; вход в подвал находился сразу за алтарем.
— Кто это? — испуганно спросил Иоганн у слуги, продолжая всматриваться в темный угол. — Ночью запрещается кому–либо находиться в церкви.
Горбун, будто не слыша, продолжал возиться у последней ставни, бормоча что–то себе под нос.
Из темноты возникла фигура человека в капюшоне и черной длинной одежде.
Удивление Иоганна Фусса было велико — он так и застыл с раскрытым ртом, не в силах вымолвить слово.
— Иоганн Фусс, — раздался глухой голос, — вас призывает на суд святая инквизиция.
— Меня?.. За что? — Купец покрылся холодным потом.
— Брат Пруц, — приказал тот же голос, — проводи к нам господина Фусса! — И незнакомец бесшумно исчез в темноте.
Горбун со свечой в руке подошел к растерявшемуся купцу.
— Пойдемте, сударь, — сказал он.
Видя, что Фусс не двинулся с места, слуга легонько подтолкнул его вперед.
Спустившись на несколько ступенек по сырой каменной лестнице, Пруц поднял над головой свечу, осветив крепкую дубовую дверь.
Взявшись за медное кольцо, Иоганн Фусс нерешительно отворил дверь и с трепетом переступил порог.
Подвал церкви Святого Петра служил для склада громоздких товаров. Войдя в него, купец очутился среди больших бочек с красным и белым вином и тяжелых пивных бочек. В конце подвала, на небольшой, свободной от товара площадке, стоял стол, покрытый черным сукном, а за столом сидели три монаха в орденских одеждах.
На столе было всего четыре предмета: в центре небольшое мраморное распятие, две высокие восковые свечи в бронзовых подсвечниках по сторонам и возле одного из монахов толстая книга с золоченым крестом на кожаном переплете.
Теперь Иоганн Фусс узнал всех троих: это были рижские купцы, только два дня как приехавшие сухопутьем из Лифляндии.
Ольдерман Юлиус Мец, вспомнилось Фуссу, долго не хотел пускать во двор рижан. А потом, получив согласие, они как–то сразу исчезли и больше не показывались на глаза.
— Вас обвиняет церковь в вероотступничестве, — пристально взглянув на купца, сказал сидевший посередине монах с красивым бледноватым лицом. — Святую католическую веру, насажденную здесь, на севере, кровью многих христиан, вы ставите в опасность.
— Я верую в святую римскую церковь… я… никогда… я…
— Ваши слова лживы, господин Иоганн Фусс. Вы совсем недавно нарушили запрет святейшего папы и обманным путем, в сельдяных бочках, привезли оружие в Новгород и продали его нашим заклятым врагам — русским.
Монах замолк, наблюдая за купцом.
Ужас обуял Иоганна Фусса. Он понимал всю тяжесть своего преступления.
— Я думаю, вам известно, — продолжал монах, — что за тайный провоз оружия русским, кроме смертной казни и конфискации имущества, согласно папскому интердикту, вам предстоит вечное мучение на том свете… А я, смиренный монах Эйлард Шоневальд, постараюсь…
— Вы Эйлард Шоневальд?.. — Иоганн Фусс не верил своим ушам.
Имя Эйларда Шоневальда было хорошо известно любец–кому купцу. Людей сжигали на кострах и пытали в мрачных монастырских застенках по одному слову этого человека.
— Да! — надменно ответил Шоневальд. — И я не допущу, клянусь вам мощами святого Доминика, чтобы запрет святейшего папы остался только на бумаге.
— Пощадите! — Купец рухнул на колени.
— Встаньте, Фусс! — Шоневальд не повысил голоса, но что–то в его тоне заставило купца повиноваться.
Иоганн Фусс поднялся и снова сел на ящик.
— А теперь отвечайте: вам известен русский купец Амосов?
Купец замешкался с ответом. Трясущейся рукой он поправил воротник.
Только сейчас Фусс заметил на коленях у Шоневальта большого черного кота. Допрашивая купца, инквизитор ласково гладил животное своей худой рукой с длинными пальцами. Его белая, выхоленая рука почему–то казалась купцу лапой большой хищной птицы; пальцы то сжимались, то разжимались, и у Фусса замирало сердце каждый раз, как они касались шеи дремавшего животного.
Как заколдованный, он не мог отвести глаз от этой руки.
— Не пытайтесь отрицать, вы только усугубите свою вину, — поспешил Шоневальд. — Нам известно, что именно Амосову младшему вы продали оружие и изрядное количество золота и серебра. Недаром вы три года учились русскому языку в семье Амосовых. Больше того, и после вы часто посещали дом этого купца. Попирая наши законы, вы бражничали у купца Смолкова, вашего давнишнего друга.
— Нет… Да, я ходил.
— Вы говорили Олегу Амосову, — безжалостно обличал инквизитор, — что забудете нашу истинную веру и примете русскую, если он выдаст за вас свою дочь. К чести Амосова надо сказать, он отказал вам.
Рука Шоневальда остановилась на шее животного, тонкие пальцы сжались. Купец вздрогнул.
— Пощадите! — со стоном вырвалось у него.
— Вы утверждали в разговорах со многими лицами, — неумолимо продолжал инквизитор, — что святые отцы церкви не имеют права владеть каким–либо имуществом, ссылаясь на Иисуса Христа и апостолов, которые якобы не имели никакого имущества.
Это было самое страшное обвинение.
— Это неправда! — крикнул в отчаянии купец. — Я не говорил этого! — Он закрыл лицо руками и затрясся в рыданиях.
— Молчать! — грозно прикрикнул Шоневальд. Глаза его сверкнули. Он поднялся, отшвырнул кота, кубарем слетевшего с колен. — Не притворяйтесь! Вы прекрасно понимаете, что костер для вас — самая легкая смерть… Так ли я говорю, братья? — обратился Шоневальд к монахам.
— Да будет наказан по заслугам проклятый еретик! — отозвался толстый монах, сидевший слева.
— Поступить с ним так, как принято поступать с еретиками по обычаю или как прикажете вы! — прозвучал глухой голос второго монаха.
Шоневальд успокоился. Лицо его приняло прежнее выражение приторной вежливости. Он опустился на скамью и несколько минут молча наблюдал за купцом.
«Ты, однако ж, не из храбрых, — думал он, — и будешь делать все, что прикажу я».
