Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой
Но я увлекся грезами, а это пристало мне меньше, чем кому бы то ни было другому.
Повторяю, природа этого необычайного явления не вызывала больше споров, и общество признало существование какого-то огромного животного, не имеющего ничего общего с сказочными морскими змеями.
Но если для некоторых это был вопрос отвлеченный, имеющий только чисто научный интерес, то для других, людей более практичных, особенно для англичан и американцев, заинтересованных в безопасности океанских сообщений, ясно вырисовывалась необходимость принять меры к тому, чтобы не медленно очистить моря от этого опасного чудовища.
Финансовая и коммерческая пресса занималась теперь вопросом о чудовище только под этим углом зрения. «Морское обозрение», «Газета Ллойда», «Пакетбот». «Мореходная торговая газета» — все эти печатные органы страховых обществ, которым грозили крупные убытки, единодушно требовали явления беспощадной войны чудовищу.
Общественное мнение, и в первую очередь северо-американское, было на стороне страховых обществ. В Нью-Йорке стали готовить экспедицию для охоты за нарвалом. Для этой цели решено было снарядить быстроходный фрегат «Авраам Линкольн».
Двери арсеналов были широко раскрыты перед командиром фрегата, капитаном Фарагутом, который всячески старался ускорить день отплытия. Но, как всегда бывает в таких случаях, как только было принято решение о преследовании чудовища, оно перестало показываться. В продолжение двух месяцев никто ничего не слышал о нем. Ни один корабль не встретил его. Казалось, нарвал учуял, что против него замышляется поход. Об этом столько говорили по трансатлантическому подводному кабелю!.. Шутники уверяли, что хитрый нарвал перехватил какую-нибудь из многочисленных телеграмм и поспешил убраться во-свояси.
Таким образом, когда фрегат был снаряжен в путь и оборудован всеми приспособлениями для необычайной ловли, капитан не знал, куда ему следует направиться.
Всеобщее нетерпенье достигло своего предела, когда июля распространился слух, что пароход, совершающий рейсы между Сан-Франциско и Шанхаем, около трех недель тому назад встретил животное в северной части Тихого океана
Это известие произвело огромное впечатление. Капитану Фарагуту не дали отсрочки даже на двадцать четыре часа. Продовольствие было погружено на борт, трюмы ломились от угля, команда была в полном составе. Оставалось только разжечь топки, развести пары и сняться с якоря.
Капитану Фарагуту не простили бы, если бы он задержался хотя бы на полдня. Впрочем, он и сам рвался в путь.
За три часа до отхода «Авраама Линкольна» мне вручили письмо следующего содержания:
«Господину профессору АРОНАКСУ.
Гостиница «Пятое авеню». Нью-Йорк.
Милостивый государь!
Если Вы пожелаете присоединиться к экспедиции на «Аврааме Линкольне», правительству Соединенных штатов будет приятно знать, что Франция, в Вашем лице, участвует в этом предприятии. Капитан Фарагут предоставит Вам отдельную каюту.
Сердечно преданный Вам морской министр Д.-Б. ГОБСОН».
Глава третья
«КАК БУДЕТ УГОДНО ХОЗЯИНУ»
За три секунды до получения письма морского министра я столько же думал о преследовании нарвала, сколько о попытке прорваться через льды Северо-западного прохода[13]. Через три секунды после получения письма я понял, что мое настоящее призвание, моя единственная цель жизни заключается в преследовании этого опасного чудовища и в том, чтобы избавить от него человечество.
Между тем я только что вернулся из трудного путешествия, бесконечно устал и нуждался в отдыхе. Я мечтал о возвращении на родину, к своим друзьям, в свою маленькую квартирку возле Ботанического сада, к своим дорогим и бесценным коллекциям! Но ничто не могло удержать меня. Я забыл все — усталость, друзей, коллекции — и, не раздумывая, принял приглашение американского правительства.
«К тому же, — думал я, — все дороги ведут в Европу» и может случиться, что нарвал приведет меня к берегам Франции. Это достойное животное, может быть, позволит прикончить себя в европейских морях, и я отвезу тогда по крайней мере полуметровый кусок его бивня в Музей естественной истории в Париже!
Но пока что нарвала приходилось искать в северной части Тихого океана; это значило, что для возвращения во Францию мне предстояло объехать кругом всего света.
— Консель! — крикнул я нетерпеливо.
Консель был моим слугой и сопровождал меня во всех поездках. Я искренне привязался к этому славному фламандцу, и он платил мне той же монетой. Это был человек флегматичный по природе, положительный и солидный по характеру, усердный и исполнительный по привычке, невозмутимо встречающий все житейские неожиданности, мастер на все руки, жадный к работе и, вопреки своему имени[14] никогда и никому не дававший советов, даже когда его об этом просили.
Соприкасаясь постоянно с кружком ученых, посещавших мою маленькую квартирку, Консель сам многому научился и превратился в специалиста в области естественно-научной классификации, способного с быстротой акробата пробегать все лестницы отделов, групп, классов, подклассов, отрядов, семейств, родов, видов и подвидов. Но все его знания этим и ограничивались. Весьма сведущий в теории классификации и очень далекий от практических знаний, он не в состоянии был, я думаю, по внешнему виду отличить кита от кашалота.
И все же, какой чудесный малый!
В течение десяти лет Консель неизменно сопровождал меня во всех научных экспедициях. Никогда я не слышал от него ни одной жалобы на продолжительность путешествия или на усталость! Консель каждую минуту готов был отправиться в любую страну, будь это Китай или Конго, ни о чем не спрашивая, ни в чем не сомневаясь.
Он обладал превосходным здоровьем, при котором не страшны никакие болезни, крепкими мускулами и поистине железными нервами.
Ему было тридцать лет, и его возраст относился к возрасту его хозяина, как пятнадцать к двадцати. Прошу прощения за этот несколько сложный способ признания в том, что мне сорок лет.
Консель имел только один недостаток. Неисправимый формалист, он говорил со мной не иначе, как в третьем лице, я это нередко выводило меня из терпения.
— Консель! — повторил я, начиная в то же время лихорадочно готовиться к отъезду.
Я был уверен, что Консель безгранично предан мне. Обычно я никогда не спрашивал его, согласен ли он сопровождать меня в путешествие; но на этот раз предполагалась экспедиция, которая грозила затянуться на неопределенное время, да к тому еще она была рискованным предприятием. Шутка сказать: преследовать животное, способное потопить фрегат, как ореховую скорлупу! Было над чем призадуматься даже самому невозмутимому человеку в мире. Что-то скажет Консель?
