Джон Пристли - Затерянный остров
3
Остров, к которому они в итоге причалили, оказался крупнее замеченного Уильямом. Берег выглядел абсолютно голым, но, как потом выяснилось, жизнь на этих атоллах сосредоточивается вокруг внутренней лагуны, подальше от бушующего открытого моря. В лагуну, где коралловые леса розовели в изумрудных водных долинах, «Хутия» вошла осторожно, словно зачарованный смертный, который, озираясь, на цыпочках, вступает в сияющие волшебные чертоги. Эта изысканная нежная красота не несла в себе ни малейшего намека на оптовую торговлю растительными жирами, маргарином и мылом, которая и привела «Хутию» к сияющим жемчужным берегам. Вот сейчас над водой пронесется насвистывающий Ариэль, из груды раковин и раков-отшельников покажется почесывающийся Калибан, а встречать гостей выйдет сам Просперо с волшебным жезлом в руке. Однако вместо него на берег высыпала толпа островитян — вальяжных стариков и горластой энергичной молодежи, пожилой бородатый и желчный священник-француз, а также некий мистер Дривнак — чех, перебравшийся из Сиэтла.
Мистер Дривнак был невысоким круглым человечком с живыми черными глазами, задорными темными усами и таким лоснящимся лицом, что становилось страшно, как бы он весь не испарился вместе с потом. Сперва он подскочил к капитану Преттелю, а когда тот удалился со священником, пристал к Уильяму и Рамсботтому, приглашая на аперитив к себе в бунгало. Туда он и повел их быстрым шагом, беспрестанно тараторя на ходу. Прожив несколько лет в Сиэтле, по-английски он говорил бегло, но голос у него оказался резкий и хриплый. Уильяму, который воспринимал окружающий пейзаж как череду радужных акварелей, чудилось из-за мистера Дривнака, будто акварели эти рвутся одна за другой. В своем бунгало он устроил лавку — там царили чистота и порядок, однако островной экзотикой и не пахло.
— Какая же радость для меня познакомиться с вами! — ликовал мистер Дривнак, утирая платком лицо.
Компаньоны ответили, что им тоже очень приятно.
— Я живу здесь почти два года — и, как думаете, сколько свежих людей за это время встретил? Сколько? Ну, угадайте!
Играть в загадки совсем не хотелось, но понятно было, что мистер Дривнак не отстанет. Рамсботтом назвал цифру двадцать, Уильям — тридцать.
— Шесть! — торжествующе выпалил мистер Дривнак, и по вискам его потекли новые струйки пота. — Шесть, и ни одним больше. Шесть свежих лиц почти за два года. Хорошенькое дело! Нет, нет и нет, это никуда не годится.
— А как торговля? — поинтересовался Рамсботтом, кинув взгляд на соседнее помещение, заставленное товаром.
— Вяло. И никогда не наберет обороты, никогда, ни за что. Почему? Потому что некуда развиваться, негде развернуться.
Уильям посмотрел в открытое окно. На солнечном пятачке женщина с кофейно-сливочной кожей, только что подавшая им напитки, заплетала, изящно изогнувшись, длинные темные волосы. Ее плоское, туповатое, совсем некрасивое лицо в этот момент выглядело очаровательным.
— А вы ожидали здесь развития и бойкой торговли? — не удержался Уильям.
Мистера Дривнака вопрос привел в замешательство.
— Странный магазин вы для этого выбрали. — Рамсботтом решил не миндальничать.
— Нет-нет-нет! — запротестовал мистер Дривнак. — Я не выбирал. Я открыл эту лавку сам. В Сиэтле я работал в большом магазине. Я прошел курс. Да, джентльмены, я прошел курс. Я готовился. Большой учебный курс — заочно. Тетя в Чехословакии оставила мне денег — не очень много, но хватило. Мне нужна независимость. Простор для развития. И я решил, что обрету их здесь. И вот я тут, джентльмены, у меня масса идей, опыт работы в большом магазине в Сиэтле, прошел деловой курс. Приезжаю, полный идей и задора, прошу в Папеэте: «Подскажите мне хороший красивый остров, где есть простор для развития».
— Ну что же, все, как вы и просили, — заметил Рамсботтом, подмигивая Уильяму.
— Да, все так. Но здесь негде развернуться. — Мистер Дривнак сверкнул взглядом из-под покрытых испариной бровей и поспешно вытер лицо платком, словно стирая его совсем, чтобы нарисовать заново. — Идей у меня хоть отбавляй. Зачем продавать копру? Она и здесь пригодится. Можно растить кофе. Можно провести электричество. А туризм? Туризм — тоже выгодно.
Мистер Дривнак замолчал, и до них донеслось пение. Что-то религиозное, судя по всему.
— Вот, слышите? Кошмар. Сущий кошмар! — воскликнул мистер Дривнак.
— Почему? — не понял Уильям. — По-моему, это церковный гимн. Ну да, так и есть. «С гренландских ледников».
— Вполне прилично, — кивнул Рамсботтом.
— Мелодия-то да, — поспешно согласился мистер Дривнак, — но вот слова… Слова папуасские. Кошмар, сущий кошмар! Да, кажется, это в нем поется про грязную толстуху. Так о чем я говорил? Ах да, о туризме. — Вскочив, он ухватил под руки обоих собеседников и увлек их наружу, где принялся тыкать пальцем в разных направлениях. — Вот там, джентльмены, замечательное место для отеля. Там, значит, отель. Может быть, казино — такое скромное, маленькое казино — фасадом к лагуне. Фабрику — даже две или нет, три фабрики — на другом берегу. Склады? Вот тут. Идеально! Стройся, ни в чем себе не отказывай. Этот остров сводит меня с ума, джентльмены. У меня столько идей — голова пухнет от идей, руки горят, знания накоплены, и ничего, ничего нельзя сделать. — Он торопливо зашагал вперед, выкрикивая на ходу: — Вот и главная улица, Мейн-стрит!
— Где? — пропыхтел Рамсботтом, с недоумением глядя на едва заметную тропку, вьющуюся между хижинами и кокосовыми пальмами.
— Вы на нее смотрите. Идеальное место. Прямиком от гостиницы к гавани, вдалеке от промышленного района. — Он обвел рукой семь пальм и две хижины. — Который расположится вон там.
На следующее утро прощаться со шхуной вышел весь остров — кто-то на лодках, кто-то с белоснежного пляжа, а кто-то (самые молодые и шустрые), окунувшись в расплавленное золото лагуны. За ними раскинулся пестрый, как лоскутное одеяло, ярко-розовый с фиолетовым берег, а еще дальше, за пальмовой рощей, на внешнем берегу, подернутое дымкой из мельчайших брызг, голубело небо, словно отрез выцветшего шелка. Несказанную прелесть этой сцены в глазах Уильяма нарушала только фигура мистера Дривнака, который махал шхуне вместе со всеми, желая счастливого пути, — такой же улыбчивый, такой же обливающийся потом и совершенно отчаявшийся.
4
После первой стоянки в плавании наметилось идиллическое однообразие. У некоторых островов имелись лагуны, где шхуна могла встать на якорь, к другим приходилось подбираться с внешнего берега и спускать шлюпку. Первая высадка на шлюпке заставила Уильяма порядком понервничать. Грузный Рамсботтом — лакомая добыча для акул — так и не преодолел нелюбовь к этому способу высадки. Только коммандер получал удовольствие и восхищался слаженной работой местных матросов. При всей разнокалиберности островов разницы между ними не наблюдалось почти никакой: те же белоснежные пляжи из кораллового песка, те же шелестящие пальмовые рощи, те же хижины и штабеля копры. Менялись лица островитян, но в массе своей они все равно казались одной и той же толпой. Прозрачный француз исчез, его место занял миссионер-мормон — жизнерадостный, румяный и достаточно общительный, однако неинтересный собеседник, давно, судя по всему, отошедший от канонического мормонства. Он провел службы на двух-трех крупнейших островах по ходу следования, и Уильям посетил одну из них. Мужчины и женщины сидели отдельно, все увлеченно пели, иногда переговаривались во время проповеди, однако в целом мероприятие оказалось довольно скучным. На шхуне все уже освоились, хотя бытовые неудобства со временем только усиливались — в кают-компанию проникали тараканы и жуки-костоеды, водившиеся в копре, пресной воды не хватало, так что мыться (и даже просто умываться) приходилось в рифовых бассейнах. Рацион, сократившийся до риса, рыбы и красной фасоли, не шел ни в какое сравнение с относительной роскошью и разнообразием первых дней. Однако, несмотря на мечтательные разговоры о том, какие блюда они сейчас заказали бы в приличном ресторане, к вынужденным неудобствам компаньоны относились философски.
