Борис Романов - Капитанские повести
Сергей Родионович не говорил на манер иных капитанов: стану на якорь, отойду в рейс, ошвартуюсь… Давно уже все делали они на пару с «Олонцом», и «Олонец» пока не подводил Сергея Родионовича, за исключением того разве случая, когда были потеряны якорь и двести пятьдесят метров якорной цепи. Якоря, подобного оставшемуся, не нашли, подобрали подходящий по весу, и оттого, что торчали в носу два разных якоря, был у «Олонца» слегка обескураженный вид.
3
Незаменимых людей нет. Есть труднозаменимые. И еще — труднозаменяемые.
Именно таким был директор ресторана на «Олонце» Игнат Исаевич Кучинский, и потому битва с бутылочным половодьем, затеянная Дементьевым, вряд ли к чему-нибудь путному привела бы, если бы не удалось все по-доброму решить в своем кругу. Игнат Исаевич, будучи ресторанным богом, крепко держал в руках шкоты от многих парусов и, если хотел, поворачивал мнение комсостава под тот ветер, который ему был выгоден. Так что возня предстояла нудная, и, пряча сувенирную бутылку в сейф, расположенный все в той же высотной койке, Дементьев со спокойной обреченностью решился не отступать.
Наивным ханжеством была бы попытка перевести на кефир и манную кашу пассажиров восточного побережья, людей экстравагантного образа жизни. По году, по два, а то и по три они не видели Большой земли, они пытались поймать колебания погоды на метеостанциях, изучали море, пасли оленей и ловили семгу, зажигали маяки и караулили границу, и старенький «Олонец» являлся им вестником того быта, о котором они порядочно истосковались. Тут было всего три категории пассажиров: едущие в отпуск, едущие из отпуска, едущие к новому месту службы. И семьи их. Ступая над страховочной сеткой с бревенчатого причала или выкарабкиваясь из мотающейся на волнах шлюпки, они с боязнью, радостью и восхищением смотрели на белый клепаный борт «Олонца», сотни раз слышанная магнитофонная музыка оглушала их, и немудрящие пассажирские каюты со светильниками в изголовье коек не вмещали их нетерпения: заснешь, проснешься — и начнется новая неизвестность и новая суета сует.
Всего хватало на побережье: и смерть видели, и дети рождались, и рыба и мясо были, и коньяк случался, но вот чего не было на всем побережье, так это бронзовых перил в вестибюле ресторана, бронзовых плафонов и всамделишных предупредительных официанток в наколках, в белых передничках, с блокнотиком в кармашке.
«…Садитесь, гражданочка, не обессудьте, вот все, что в меню, и вы, товарищ солдат, пожалуйста, можно и водочки, но — сто грамм только. А коньяк… желаете сколько? двести? Ну триста запишем для ровного счета, чтобы добавки потом не просить. Минуточку, минуточку — все сейчас будет!..»
Все это Дементьев понимал не хуже Игната Исаевича, он бы и сам, будучи одиноким, непременно первым делом пошел бы в ресторан, где звук посуды, и музыка, и окна широченные, в которые видно море и берег этот, въевшийся в кровь. Чем не жизнь?
Он раскаялся, что поспал с вечера. Уже и новые пассажиры были размещены по каютам, и двух рыбачков он пристроил на палубные места для проветривания, и с горем и смехом был вытянут на палубу с лодки холодильник «Ока-3», который устроил грузовому помощнику по знакомству местный рыбкооп. «Олонец» бодро бежал на выход, открывалось море, а о сне не могло быть и речи. Эльтран Григорьевич сидел в излюбленной позиции на диване, ноги на сиденье креслица, спина к переборке, бородка выторкнута по-ассирийски вперед.
«…Ну и что, кончится эта бутылочная баталия, и возьму я, допустим, верх, а дальше-то что? Может, попросить папашку, чтобы он походатайствовал за меня насчет диплома?.. Техминимум сдам, пойду третьим помощником куда-нибудь. Утверждаться необходимо в новой-то ипостаси…»
Он подмигнул компостерной машине, установленной на письменном столе:
— Не к тебе пальцы, матушка, тянутся, а к секстану. Знаешь как звезды на горизонт сажают, когда качка? А как их отличить одну от другой? Ну вот… К тому же плохо к тебе относились, кормилица, рычажок скрипит, вчера, пока цифры набрал, палец порезал. А секстанчик у меня был верный, выверенный, я на него дыхнуть боялся…
Эльтран Григорьевич прикрыл веки и еще выше задрал бородку.
«…Как-то поживает мой героический и многоорденоносный товарищ командир, капитан второго ранга Кадулин? Вот для чьей огневой биографии писателя Бабеля не хватает!..»
Зыбко под сердцем стало у Дементьева, пахнуло на него запахом аккумуляторов и железа, брызнули за ворот капли соляра, и палуба под ногами пошла вниз косо и стремительно, словно при срочном погружении. Как недавно еще все это было!
Он вспомнил первую свою самостоятельную автономку, когда он пошел штурманом на большой дизельной лодке. И приборы были выверены тогда чрезвычайно, и пособия были все до единого, но не хватало уверенности в себе, и только-только начинало приходить мастерство. Ему казалось, что он потерял счисление, и потому он вскакивал, едва заснув, и перепроверял себя до изнеможения.
Другой командир плюнул бы на такого штурмана, Кадулин — ах, папашка! — только щурил и без того узкие глаза:
— Не уподобляйтесь ветреной женщине, штурман. Обилием друзей мужа не заменишь. Всплывем — определишься по звездам. Но учти: не будет хорошего неба — повешу на перископе!
— Будет небо, товарищ командир!
И как дожидался Дементьев этого всплытия! Он проверил прогноз погоды, и по прогнозу выходило — ясно, и рассчитал время, когда уже стемнеет, но не настолько, чтобы не было видно горизонта, но чтобы и не успела взойти луна, потому что они вели боевое патрулирование и нужна была полная скрытность.
Они подвсплыли, и, пока Кадулин разглядывал мир в командирский перископ, Эльтран Григорьевич развернул объектив второго перископа к зениту. Лодку слабо покачивало, и, когда объектив по диагонали прочеркнули одна за другой три звезды пояса Ориона, Дементьев задохнулся от неведомого дотоле ощущения близости и надежности звезд. Ускользавшие из объектива, они были сейчас гораздо яснее и ближе, чем когда бы то ни было, наверное, потому, что они были очень ему нужны.
Командир осмотрел горизонт, небо с редкими облаками, поддули среднюю цистерну, и лодка всплыла в позиционное положение, когда над водой торчит только рубка.
— Ну, штурман, бери свои игрушки — и за мной!
Командир лез к звездам по вертикальному трапу на две ступеньки выше Дементьева, и грязные капли с его сапог падали Эльтрану Григорьевичу за ворот, и так потом бывало всегда, когда они подвсплывали для связи, подзарядки и астрономических определений. Прежде чем видеть звезды, Дементьев видел твердые подошвы командирских сапог, и за этими сапогами он, пожалуй, полез бы куда угодно.
