Теодор Мюгге - Пираты, каперы, корсары
— Да знаю, — усмехнулся малаец, — едва прилив ослабеет и судно перестанет натягивать цепь, мы это мигом сработаем. Жаль только этого якоря… Я на всякий случай привяжу к нему буек.
— Правильно, мы его еще поднимем, если, конечно, бриг не задержит его как заложника, — рассмеялся Мур. — Однако мне надо идти, чтобы гости чего-нибудь не заподозрили. Я могу на тебя положиться?
— Сайя, туан! — коротко ответил малаец.
Мур не произнес больше ни слова: он знал парня. Несколько минут спустя он с приготовленной заранее бутылкой входил уже в каюту, где его с нетерпением ожидали гости.
Тотчас же был подан ужин, и покуда внимание всех участников трапезы было поглощено едой, разговоры велись лишь урывками. Мур усердно налегал на содержимое бутылки, и даже Бен Али, мусульманин, полагая, видимо, что в море и грех — не грех, позволил себе некое отступление от строгих запретов Корана.
Пример был заразителен, и оба офицера тоже недолго заставили себя упрашивать, наслаждаясь, однако, крепким напитком с известной воздержанностью. Они понимали свою ответственность, и, не имея ни малейшего подозрения против развеселого капитана джонки, были достаточно разумны, чтобы не уронить своего достоинства и сохранить необходимую осторожность. Оба сидели тихо и молча, и время от времени, при малейшем шорохе на палубе, Боллард поднимался на несколько ступеней по маленькому трапу, откуда была видна вся джонка. Но их световой сигнал висел, как и прежде, реи были спущены, слышались только медленные, монотонные шаги вахтенного матроса.
Странная перемена произошла меж тем с серьезным и молчаливым ранее Бен Али. Вино развязало ему язык и, владея английским, хоть и с заметным акцентом, он почти не закрывал рта; рассказы из его весьма богатой всякими делами и случаями жизни, особенно интересные для моряков, так и сыпались один за другим. За два десятка лет, проведенных в Архипелаге на борту того или иного судна, он как свои пять пальцев изучил берега почти всех островов — от Китайских морей до Торресова пролива, не раз был ограблен пиратами, побывал в плену у австралийских аборигенов, служил толмачом на голландских военных кораблях и участвовал в сражениях с англичанами, служил на Яве, и лишь после того, как остров снова перешел к своим прежним обитателям, решил снова заняться торговлей и стать, наконец, господином самому себе.
Так прошел почти час. Еды на столе изрядно поубавилось. Насытившийся и размякший от вина Мур перевел разговор на паровое судно, затонувшее несколько лет назад у китайских берегов. Нагруженный богатыми ост-индскими товарами пароход наскочил на скалы, получил пробоину и той же ночью пошел ко дну. Спастись удалось лишь очень немногим. Боллард сказал, что на этом судне погиб и его отец.
— Ваш отец! — воскликнул развалившийся на диване с трубкой во рту Бен Али. — Значит, и он был среди тех несчастных, что приняли смерть в каюте, не имея возможности выбраться на волю?
— Бог знает! — вздохнул Боллард, поднимаясь со стула. — Это слишком печальная история, чтобы долго о ней вспоминать… Однако, я полагаю, скоро наступит отлив, самое время взглянуть на наш сигнал.
— Я отдал распоряжение на сей счет, — сказал Мур, также вставая из-за стола, — и хочу сам проследить, чтобы все было исполнено. Впрочем, как только прилив кончится, нам сюда сообщат. Кстати, о том судне. Вы не знаете, не подняли ли с него водолазы находившиеся на борту золотые слитки?
— Я думаю, да, — сказал Боллард. — И еще я думаю, не сошел ли с ума тот человек, что увидел весь этот ужас на борту утонувшего судна?
— Этот человек перед вами! — сказал посерьезневший сразу Бен Али глухим, неживым голосом. Рука, державшая трубку, безвольно опустилась, голова поникла, мрачный взгляд был неподвижно устремлен в дальний угол каюты.
— Вы? — воскликнул приготовившийся уже было подняться по трапу Боллард, растерянно поворачиваясь к арабу.
— Я, — подтвердил тот, медленно кивнув головой, — и до сих пор, стоит мне вспомнить о тех часах, сразу же сердце и душа цепенеют от ужаса.
— Вы должны рассказать нам об этом, — воскликнул Боллард, — я только на минутку поднимусь на палубу и сразу же снова спущусь.
— А я тем временем, — сказал Мур, поднимаясь вслед за обоими англичанами, — кое-что приготовлю, чтобы не так страшно было. Не зря же я купил в Батавии несколько корзин с шампанским. Вот, сегодня и проверим, настоящее ли оно.
Выбравшись на палубу, офицеры нашли, что все здесь осталось как и было до ужина. Прилив еще продолжался, хотя вода поднималась значительно медленнее. Только ветер слегка набрал силу и дул, как всегда в это время года, от норд-оста.
Мур открыл средний люк и спустился, чтобы достать шампанское, а Боллард с квартирмейстером прошли вперед, осмотрели все еще туго натянутые цепи, бросили взгляд на сигнальный фонарь, посмотрели на свой бриг, подсвеченный висевшим на его борту таким же фонарем, и медленно пошли назад к каюте. Люди на джонке, казалось, все спали, даже вахтенный китаец растянулся на палубе с подветренной стороны возле слегка приоткрытого среднего люка и молча смотрел в темное небо. Свет фонаря падал на его лицо.
— Удивительно тихая ночь сегодня, — сказал Мур, подходя к офицерам с бутылками шампанского в руках. — Но, думаю, к утру ветер усилится, по небу видно.
— Вполне возможно, — отозвался Боллард, глядя на норд-ост, — я даже полагаю, что это произойдет еще до рассвета. Но грунт здесь хороший, якорь держит крепко; если цепь не порвется — беспокоиться не о чем.
— Здесь вообще беспокоиться не о чем, — сказал Мур, — остров надежно прикрывает нас, ничего плохого не случится. Однако пойдемте же, джентльмены, шампанскому здешняя жара противопоказана. Чем скорее мы его выпьем, тем лучше. И потом, я и сам с нетерпением жду рассказа Бен Али. Он уже прилично накачался, но воспоминания о тех временах мигом его протрезвили.
Не оглядываясь больше на палубу, он спустился в каюту. Оба офицера последовали за ним. Араб все еще сидел в той же самой позе, в которой они его оставили. Трубка совсем погасла, а он, казалось не замечал ни ее, ни возвращения Мура и офицеров.
— Бой! Эй, бой, чистые стаканы! — крикнул Мур вверх, на палубу, и пригласил гостей снова занять свои места. — А теперь, Бен Али, облегчи душу. Эта история, похоже, глубоко встревожила тебя, так что поведай нам ее поскорее.
Чунг-И сам принес стаканы и тут же исчез из каюты. Встревоженный голосами араб резко вскинул голову, поднес мундштук к губам, попробовал сделать затяжку, потом медленно раскурил трубку от стоящей на столе свечи и сказал:
— Ты прав, друг. Тот день камнем давит мне душу, и я думаю, не без причины. Мне придется снова окинуть мысленным взором картины тех страшных часов. Время, которое лечит все раны, порядком смягчило прежнюю резкость этих картин, и мои слова не обладают уже прежней силой, иначе у вас от ужаса встали бы дыбом волосы.
