Святослав Пелишенко - Хождение за два-три моря
Мне, честно говоря, и думать сейчас не хотелось о каких-то тайнах, обо всех ваших береговых сложностях. Хотелось поскорей вернуться на яхту, где все ясно и просто, где, должно быть, уже началась праздничная пред-уховая подготовка… К сожалению, магазин был закрыт — перерыв до трех. Внутри кто-то возился.
— Милая девушка, хорошая, — воззвал я, слащаво улыбаясь запертой щеколде, — можно вас на минутку?
Голод — отец красноречия. После пятого призыва дверь отворилась. На пороге выросла девушка лет шестидесяти с гаком. Гак она держала в руках, недвусмысленно им поигрывая.
— Пообедать дашь, пьянота?.. — начала она и осеклась.
— Хлеба… — прошептал я трясущимися губами. — Три дня в море, ничего не ел…
четыре буханки, пожалуйста.
— Нету хлеба, сынок, — женщина сразу сбавила тон. — Вчера завозили, а седни нема.
Надо тебе в город подниматься.»-
Я перестал трясти губами и расспросил дорогу.
Хлеб доставался в поте лица. Из припортовых кварталов я взбирался в город по крутой, совершенно безлюдной лестнице. Она была раза в три длинней и жарче Потемкинской.
Верхний Таганрог пребывал в сиесте. Жара шла на форсаж. На горячих улицах не было ни души; Таганрог спал, захлопнув ставни одноэтажных домишек. В тени безвольно валялись разомлевшие собаки. До булочной я добрался на грани теплового удара. Она была закрыта…
— …Скоро откроють, откроють, — послышался чей-то добрый голос. Я очнулся от столбняка. У двери магазина сидели три старушки.
— Записывайтесь в очередь! — бойко продолжала одна из них.
— Боже, — простонал я. — Тут большая очередь?
— Не очень, — сказала вторая старушка, — я вторая…
— А я третья, — закончила расчет третья. — А больше никого!
Я нашел поблизости колонку, открыл воду и засунул голову в прохладную струю. Нет, берег не по мне. То ли дело у нас на яхте!..
IVА на яхте поспевала уха. Когда я вернулся с хлебом, в раскаленном камбузе висел угар: Сергей жарил рыбу.
— Почему она разваливается? — опасливо покосившись на Данилыча, спросил врач-навигатор, водолаз, а сейчас еще и кок.
— Свежая очень. Свежая рыба всегда разваливается, — ответил я, посмотрел на сковородку и удивился.
— Однако!..
— А что ты хочешь? — парировал Сергей. — Свежая рыба всегда разваливается.
— Ты в муке вывалял? — Из переднего отделения каюты неожиданно выглянул… Саша!
— Здравствуйте! Раздумал? Остаешься?
Матрос Нестеренко покачал головой.
— Самолет вечером. Все-таки еще немного… ну, ухи поем, — он скупо улыбнулся.
..И был четверг, день творения четвертый; а по общепитовскому катехизису — день рыбный. В столовых, кафе и забегаловках страны миллионы людей трудились над жареным хеком; челюсти народа смыкались на спинке минтая и рыбы с дивным названием «простипома», чем-то напоминающим Мельпомену… Верная дочь своей страны и своего времени, команда «Гагарина» тоже взялась за рыбный обед. Просветленный, торжественно тихий Данилыч словно бы реял, витал над столом. Его движения стали плавными, голос мерным и неспешным. Все наносное, одесское, портняжное исчезло: перед нами сидел очаковский лоцман, черноморский рыбак, Творец Ухи.
На чистом мешке, служившем скатертью, дымились миски с большими кусками отварной рыбы. Вынутая из юшки, она подавалась отдельно под острым соусом из рапы с молодым чесноком. Белое мясо судака и янтарное желе осетрины заволакивал ароматный пар. На сковородке еще шкворчали, брызгались маслом прожаренные ломти леща, золотистые, как хорошо выпеченная горбушка. Но вершиной, кулинарным пиком стола была тройная уха. Прозрачная, чуть клейкая, она не просто насыщала, не только благоухала, дарила не одно лишь телесное наслаждение. Уха была пищей почти духовной. Она снимала усталость, напоминала о детстве; очищала, как музыка, возвышала, как хорошие стихи; уха вплеталась в ощущение зноя и свежести близкой воды; она куда-то звала, о чем-то просила, на что-то намекала… Данилыч осторожно наполнил небольшие походные стопки.
— Знаете за что? — Сергей встал. — Сегодня, как говорится, навсегда уходит от нас…
Вот. В общем, жаль, Саня, что ты уезжаешь. Серьезно.
— Приходится. Спасибо. Самому жаль, — твердо проговорил матрос Нестеренко. Согласно всем законам жанра именно сейчас ему надлежало расчувствоваться, открыть нам душу и свои карты; но ничего похожего, конечно, не произошло. Я случайно перехватил взгляд Дани; мастер по парусам смотрел на Сашу как-то странно: пожалуй, с завистью. И я впервые подумал, что все мои догадки, возможно, не имеют и тени правдоподобия, — если бы мне сейчас сказали, что Саша ждал не любовной вести, а, скажем, приглашения в ансамбль «Аквариум» на должность ударника, я бы не слишком удивился. Ибо нелегко в тридцать лет понять двадцатилетнего…
Прошло часа полтора. Жара, блаженная сытость, близость замершего в оцепенении города делали свое дело. Слипались губы, слипались глаза. Один за другим мы отваливались от стола. Саша стал собирать вещи. Даня одевался, чтобы его проводить. Оба двигались, как осенние мухи меж стеклами окна. Сергей из последних сил что-то доедал. Данилыч попрощался с Сашей сухо. Для шкипера не существовало уважительных причин, из-за которых можно прервать путешествие.
Сергей доел, лег на палубу и тут же заснул. Данилыч залез в каюту, повозился там и утих.
— Вы подождите, ребята, — я тоже хотел проводить Сашу, — без меня не уезжайте, а я сейчас, сей… — под моей щекой как-то неожиданно оказались доски палубы. Смола в пазах была теплой и ароматной.
Ночью поднялся ветер. Я проснулся с той неожиданной ясностью, что иногда бывает в перерыве крепкого сна, и долго лежал в темноте с открытыми глазами. На яхте все спали; у борта слышался плеск короткой азовской волны. Ветер шевелил волосы, забирался в спальник, негромко пощелкивал в снастях. Он был теплым и уже не пах морем. Ветер дул с берега, от близкой дельты Дона.
Часть вторая. На полпути
В лучшее время жизни сердце, еще не охлажденное опытом,
доступно для прекрасного…
Мало-помалу вечные противоречия существенности
рождают в нем сомнения, чувство непродолжительное.
Оно исчезает…
А.С.ПушкинВернувшись из Лондона, не признавайтесь, что не видели тумана. Засмеют. У туристов есть свои обязанности. В Риге необходимо прослушать орган Домского собора, в Венеции — песни гондольеров. Будучи в Испании (город Памплона), купите бурдюк. Отдайте визит Дерибасовской, если выберетесь в Одессу.
