Патрик О'Брайан - Миссия в ионическом море
Глава пятая
"Сан-Иосиф" отплыл, унося гостеприимного Митчелла обратно к прибрежной эскадре, долгий период хорошей погоды, сопутствовавшей «Ворчестеру», подошел к концу, сменившись пронзительным, несущимся над белыми вздымающимися волнами, девятидневным мистралем, сдувшим флот на половину пути к Менорке и причинившим почти такой же ущерб, как небольшое сражение. И, хотя это кропотливое продвижение против ветра до 43' с.ш. и не положило конец сообщению между кораблями, Джек все равно вел довольно изолированное существование.
Эта эскадра общительностью не отличалась. Адмирал Торнтон обедов не устраивал, а флаг-капитан предпочитал, чтобы все капитаны оставались на своих кораблях, пока в них не возникало необходимости, и также не поощрял визиты с корабля на корабль других офицеров, опасаясь ослабления дисциплины, поскольку расценивал это как вероятную прелюдию, если даже не прямые призывы к мятежу, и хотя, когда позволила погода, контр-адмирал Харт дал по случаю званый обед, то не пригласил капитана Обри.
Присоединившись к эскадре, Джек нанес контр-адмиралу визит вежливости, и его любезно приняли, он даже услышал изъявление радости по случаю своего пребывания в составе эскадры, но, хотя Харт был умелым лицемером, эти слова не ввели в заблуждение ни Джека, ни кого-либо еще. Большинство капитанов знали о неприязни, существовавшей между ними еще со времен связи Джека с миссис Харт, задолго до его женитьбы, а те, кто не знал, скоро узнали.
Светская жизнь Джека могла быть еще более скудной, чем у остальных капитанов, если бы он не имел близких друзей в эскадре, таких как Хинидж Дандас с "Экселента" или лорд Гаррон с "Бойна", которые могли позволить себе пренебречь недоброжелательностью Харта, и, конечно же, если бы на борту не было Стивена.
Но в любом случае его дни оставались довольно насыщены: повседневное управление кораблем можно было с полной уверенностью оставить на Пуллингса, но Джек и в самом деле надеялся улучшить управляемость "Ворчестера", а также артиллерийскую подготовку. С болью он отметил, что "Помпеи" могут спустить брам-стеньги за одну минуту пятьдесят пять секунд и спустить все шлюпки за десять минут сорок секунд, хотя тот никак не являлся первоклассным кораблём, в то время как "Бойн", который обычно брал риф на марселях после команды "все по местам", в хорошую погоду делал это за одну минуту и пять секунд. Джек указал на эти факты своим офицерам и немногим умелым матросам - старшинам бака, марсов и юта, и с этого времени жизнь менее проворных членов экипажа превратилась в сплошные страдания.
Страдания, если можно так выразиться, в виде чрезвычайно загруженного дня: многие из них, с исцарапанными от тросов руками, уставшими, болящими спинами, начинали ненавидеть капитана Обри и мерзкие часы у него в руке. "Мерзкий ублюдок, жирный содомит, чтоб ему свалиться замертво", - говорили некоторые, хотя и очень осторожно, пока ставили или убирали утлегарь или в шестой раз убирали брам-стеньги. Но после учений долгожданный барабан пробил отбой, напряжение ослабевало, и ненависть угасала, так что ко времени, когда стреляла вечерняя пушка на борту флагмана, возвращалось нечто вроде доброжелательности, а когда теплыми, тихими, лунными ночами Джек приходил на бак - посмотреть танцы на форкастле или послушать, как сыгрывается оркестр, матросы приветствовали его очень доброжелательно.
На борту обнаружилось удивительное количество музыкальных талантов. Совершенно независимо от скрипача и флейтиста морских пехотинцев, обычно играющих, чтобы ободрить матросов на шпиле днем, и хорнпайп вечером, по крайней мере человек сорок умели играть на каком-либо инструменте, а еще больше могли петь, зачастую - очень хорошо. Опустившийся изготовитель волынок из Камберленда, а теперь уборщик в вахте правого борта, помог восполнить недостаток инструментов, но, хотя и он, и его приятели из северных графств издавали энергичный визг, оркестр не принес кораблю достойную репутацию, пока одно из судов снабжения не привезло заказ Джека из музыкального магазина в Валетте, и настоящее наслаждение "Ворчестера" открылось в хоре.
Корабль мистера Мартина, "Бервик", до сих пор не вернулся из Палермо, где, как стало известно, его капитан оказался крайне привязан - пришвартован носом и кормой - к молодой сицилийской леди с яркими каштановыми волосами, поэтому капеллан остался на "Ворчестере", проводя службы каждое воскресенье, когда оснащали церковь, и заметил, что псалмы поются во весь голос. Наиболее голосистым он предложил предпринять попытку оратории. Никогда ранее на "Ворчестере" не бывало подобного, но Мартин подумал, что с прилежанием, репетициями и, возможно, некоторыми стихами мистера Моуэта можно чего-то достичь.
Более того, едва весть об этом распространилась по нижней палубе, как первому лейтенанту доложили, что на корабле есть пятеро из Ланкашира, наизусть знающие "Мессию" Генделя - неоднократно исполняли в родном захолустье. Это были тощие, маленькие, страдающие от недоедания бедняги - всего с парой посиневших зубов на всех, несмотря на молодость. Их схватили вместе с прочими, за то, что сговаривались выступить за повышение заработной платы, и приговорили к высылке, но поскольку они казались несколько менее виновны, чем те, кто действительно выступил, то вместо этого им позволили вступить в военно-морской флот. На самом деле, они выиграли от своего выбора, так как "Ворчестер" являлся довольно гуманным кораблем, хотя вначале едва ли осознавали свое счастье.
Рацион был обильнее, чем любой из тех, что бедолаги когда-либо имели. Шесть фунтов мяса в неделю (правда засоленного давно, полного костей и хрящей), семь фунтов сухарей (хотя и подпорченных) уже вполне насытили бы их молодые организмы, не говоря уже о семи галлонах пива в Ла-Манше или семи пинтах вина в Средиземноморье, но они так долго питались одними хлебом, картошкой и чаем, что едва могли оценить все это, тем более что их почти беззубые рты с трудом могли мусолить твердую солонину и сухари.
Более того, заморыши являлись низшей формой жизни на борту, сухопутными крысами низшего разряда, которые и пруда не видели в своей жизни, абсолютно невежественные и едва признаваемые опытными военными моряками за людей - жалкие личности, до конца дней своих приставленные к метле или швабре, и лишь изредка, и под строгим надзором, их со своими скудными силенками допускали выбирать шкоты. Однако после первого шока и ужаснейших приступов морской болезни они научились мелко нарезать говядину складным ножом и толочь ее свайкой, узнали кое-что о корабле и неимоверно воодушевлялись, когда начинали петь.
