Глеб Голубев - Огненный пояс. По следам ветра
Чтобы избавиться от обжима, я на минуту остановился и несколько раз сильно выдохнул воздух в маску через нос.
Стекло запотело, но зато давление на лицо сразу уменьшилось, и боль немножко утихла. Дальше я погружался уже осторожнее.
Еще несколько метров вниз, и я увидел Михаила, лежащего ничком на песчаном дне. Он не подавал никаких признаков жизни, хотя пузырьки отработанного воздуха продолжали серебристой цепочкой вырываться из клапана акваланга. Было некогда разбираться, что с ним приключилось. Трясущимися руками я вытащил кинжал и перерезал сигнальный трос, привязанный у него к поясу, потом подхватил его под мышки и посадил на песок.
Мундштук, к счастью, не выпал у него изо рта, значит, он не захлебнулся. Но глаза были закрыты, и лицо заметно потемнело.
Крепко обняв товарища за пояс, я начал всплывать. Это было не легко. С трудом поднявшись метров на пять, я сообразил, что можно уменьшить наш вес, сбросив грузила.
Пока я это делал, ко мне присоединился Борис, нырнувший наконец на подмогу. Вдвоем мы стали подниматься быстрее, но я вовремя вспомнил об опасности кессонной болезни и, как ни хотелось нам поскорее вырваться на поверхность, мы сделали две необходимые остановки.
Нас одного за другим втащили на борт, и судовой врач с помощью Светланы тут же начал делать Михаилу искусственное дыхание и растирать грудь. Я стоял рядом, тяжело, прерывисто дыша. Почему мне так трудно дышать? И вдруг Павлик сказал:
— Да сними ты маску, уже все…
Я торопливо содрал ее с головы и склонился над Михаилом.
Что же с ним произошло? Азотное опьянение? Но оно бывает только на глубинах свыше пятидесяти метров. Кессонная болезнь? Тоже не похоже. Ведь я его нашел на дне, он еще не начинал подниматься на поверхность.
Врач сделал Михаилу два укола в руку, затем поднес ему к носу пузырек с нашатырным спиртом.
Михаил сморщился и застонал. Потом открыл глаза и бессмысленно уставился на наши встревоженные лица.
— Что с тобой случилось? — спросил я.
— Не знаю… Кажется, потерял сознание, да?
— Что вы чувствовали перед этим? — допытывался врач. — Какие были ощущения?
— Какие ощущения? Какая-то слабость, тошнота… и голова болела, — он остановился, припоминая, — дышалось плохо.
— Акваланг у него в порядке, я проверил, — вставил Борис.
— Вам было жарко? Дышали часто? — продолжал допрашивать врач.
— Очень жарко. И дышал часто, воздуха не хватало.
— Принесите-ка с камбуза холодного чаю, только очень холодного, — приказал врач, — пусть кок ледку в кружку бросит из холодильника.
— Что же все-таки с ним приключилось, доктор? — спросил Кратов.
— Судя по симптомам, ничего особенно страшного. Просто тепловой удар. Перегрелся на палубе перед погружением. Вот и обморок. Но поскольку это произошло под водой, все могло кончиться гораздо хуже. Вырони он загубник…
Да, если бы Михаил выпустил мундштук, а я опоздал, все обернулось бы трагически.
Теперь я вспомнил, что перед погружением видел испарину на лбу у Мишки. Ну да, он же просидел целый час на солнце в резиновом костюме — вот и весь секрет! Я уже раскрыл рот, чтобы поделиться своей догадкой со всеми, но перехватил напряженный взгляд Михаила. «Молчи, — умоляли его глаза, — молчи!» И я поспешно закрыл рот.
Когда Павлик и Борис унесли Михаила вниз, в каюту, Светлана вдруг накинулась на меня:
— Почему у тебя кровь из носа идет?
— Где? — я провел рукой по лицу.
На ней действительно были следы крови.
— И глаза у него красные, больные, посмотри, Света, — закудахтала Наташка.
Пришлось сознаться, что у меня был маленький обжим. Тут уж девчата, конечно, бросились демонстрировать на мне свои медицинские познания. Они обмотали мне голову мокрым полотенцем, так что я ничего не мог видеть вокруг, а потом заставили задрать голову повыше и в такой смехотворной позе, придерживая за локти, как инвалида, повели меня в каюту.
Михаил лежал на койке и, отдуваясь, пил холодный чай, густой и темный. Меня торжественно уложили на другую койку, как я ни упирался. А потом Светлана встала в «артистическую» позу посреди каюты и запела:
Служили два друга в нашем полку.
Пой песню, пой!
И если один из друзей грустил,
Смеялся и пел другой…
Я запустил в нее подушкой, но она увернулась и продолжала:
И часто спорили эти друзья.
Пой песню, пой!
И если один говорил из них «да»,
«Нет» говорил другой…
Следующий куплет со смехом подхватила Наташа:
И кто бы подумать, ребята, мог,
Пой песню, пой!
Что ранен в бою был один из них,
Жизнь ему спас другой…
Песня, пожалуй, довольно точно отражала наши взаимоотношения с Михаилом…
Девчата с хохотом убежали на палубу, а он сказал мне:
— Шутки шутками, а ты ведь действительно спас мне жизнь. Спасибо! Постараюсь отплатить тебе тем же.
— Что за счеты! — ответил я. — Как-нибудь рассчитаемся…
Мы с ним и не подозревали в тот момент, что наш шутливый разговор окажется пророческим…
Странная находка
Наутро мы оба чувствовали себя вполне здоровыми, я-то уж во всяком случае. Но Кратов отменил все погружения и объявил этот день выходным.
Расстелили на баке брезент и загорали, болтая о всякой всячине. Но как-то так получилось, что все наши разговоры так или иначе возвращались к древнему кораблю, остатки которого покоились на морском дне. Откуда он плыл? Почему наскочил на риф? Что случилось с его командой?
— Больно вы шустрые, все хотите сразу узнать, — ворчал Василий Павлович. — Я прекрасно понимаю ваше нетерпение и разделяю его. Но вопросов масса, а ответов почти нет. Откуда плыл корабль? Неизвестно. Клейма на амфорах не наводят на след. Может быть, узнаем это по другим особенностям груза.
Вокруг профессора постепенно собирались свободные от вахты матросы. Тихонько подошел капитан и сел в сторонке на бухту каната.
— А люди как, все погибли? — спросил один из матросов.
— Это мы вообще никогда не узнаем, — ответил Кратов. — Даже если кто-то из- них и доплыл до берега, на суше его поджидало не меньше опасностей, чем в море. На пути к ближайшим греческим поселениям кочевали враждебные племена синдов и скифов. Попавшие в плен навеки становились рабами.
