Теодор Мюгге - Пираты, каперы, корсары
— Я благодарю ваше величество от его имени. Он доставил нам не только взятый с боя фрегат, но и донесения, письма и деньги с Иль-де-Франс и Иль-Бурбон[16]. Губернатор Иль-де-Франс сообщает, что получил от Сюркуфа за последние три месяца одиннадцать кораблей, которые этот отважный приватир захватил у англичан. Франция благодарна Сюркуфу не только за огромный урон, нанесенный им противнику, но и за колоссальные суммы полученные при продаже этих призов и реализации их грузов. Позволю заметить, что, находись этот молодой бретонец на своем настоящем месте, он смог бы стать для англичан подлинной грозой. И при всем этом он скромен и непритязателен, как едва ли кто другой — при его-то заслугах!
— Как, вы знаете его? — удивился император.
— Извините, сир! Я позабыл сказать, что вчера он просил меня об аудиенции, которую я и обещал ему сегодня.
— Значит, он сейчас в Париже?
— Он здесь, чтобы ходатайствовать о процессе против губернатора Иль-де-Франс, который отказывается выплатить ему его долю за несколько призов.
— Сколько же это составляет?
— Около полутора миллионов франков.
— Неужели каперы зарабатывают такие чудовищные суммы?
— Не всякие каперы, сир, а лишь обладающие предприимчивостью и проницательностью Сюркуфа. Но Вашему Величеству не следует волноваться из-за денег, которые он требует. Он ведь поддерживает еще и наши поселения в Индии, которые к сожалению, нередко могут рассчитывать единственно на его защиту и на его щедрость.
— Он выиграет процесс?
— Не сомневаюсь ни на минуту!
— Тогда я могу и сам уладить это дело своим собственным решением, не затрудняя правосудие. Нельзя ли мне как бы случайно увидеть этого Сюркуфа?
— Я буду с ним говорить. Прикажите, сир, на какое время я должен назначить эту встречу.
— На одиннадцать часов утра. Позаботьтесь и о том, чтобы он был точен. Как обстоят дела с его долей за последний фрегат?
— Мои люди уже занимаются оценкой корабля.
— Можно обойтись и без этого. Я сам вознагражу Сюркуфа.
В предместье Пуассонье была гостиница; отнюдь не роскошный отель, однако весьма приятный заезжий дом, и хозяин его, как было известно, предпочитал иметь дело только с солидными гостями. Это был дядюшка Кардитон. Любому, кто соглашался его слушать, старик с удовольствием и с большими подробностями рассказывал, что прежде владел таверной в Тулоне, однако с помощью знаменитого капитана Сюркуфа столь преуспел в своих делах, что смог перебраться в Париж и купить эту красивую гостиницу.
Со вчерашнего дня дядюшка Кардитон пребывал в приподнятом настроении и едва не сбился с ног в радостных хлопотах: у него остановился Робер Сюркуф, и не один, а вместе со своим лейтенантом Бертом Эрвийяром, парусным мастером Хольмерсом и еще несколькими людьми с “Сокола”. Этих дорогих гостей надлежало, разумеется, обслужить, как можно лучше, и ничего удивительного, что на всех прочих у дядюшки Кардитона просто не оставалось времени.
Добрый дядюшка Кардитон чрезвычайно гордился Сюркуфом. Несмотря на всю занятость, он успевал все же поведать завсегдатаям, что вчера капитан Сюркуф сразу по прибытии поехал к министру, а недавно министерский слуга в расшитой галунами ливрее привез для Сюркуфа письмо. Никогда прежде не останавливался у него гость, имеющий связи с самим имперским министром, да и вообще, много ли можно назвать пусть даже самых шикарных отелей, чьи гости сподобились чести хоть раз побеседовать с министром, не говоря уже о том, чтобы посетить его или, поднимай выше, получить от него письмо.
Когда капитан вернулся с прогулки, хозяин подал ему это письмо на роскошной хрустальной тарелке, ибо полагал по простоте душевной, что с письмом министра следует обходиться иначе, чем со всякими обычными бумагами. Сюркуф вскрыл пакет и нашел в нем приглашение прибыть завтра к морскому министру точно в половине одиннадцатого.
Войдя в следующее утро в здание министерства, капитан “Сокола” немедленно был препровожден в кабинет. Он понимал, что это — знак высокого отличия, однако держался невозмутимо, будто ничего иного и не ожидал. Министр принял его весьма любезно.
— Я позволил себе пригласить вас сегодня не для того, — начал министр, — чтобы обсуждать ваши дела, а за тем, чтобы посоветоваться с вами в некоторых навигационных проблемах, касающихся плавания в предпочитаемых вами районах Мирового океана. Людей, от которых я мог бы получить желаемые сведения, сейчас столь мало, что с моей стороны было бы непростительной оплошностью не воспользоваться вашим пребыванием в столице.
Затем он вытащил несколько морских карт, и между обоими моряками завязалась оживленная беседа. Сюркуфу представился удобный случай применить для дела свой богатейший опыт, и министр отнюдь не скрывал своего интереса к молодому моряку.
Внезапно отворилась дверь, и слуга доложил о прибытии императора, который тут же вошел в кабинет.
— Ваше превосходительство, — сказал он, — я приехал лично, чтобы решить один очень важный вопрос — ах, — прервал он себя, — вы заняты?
— Я уже закончил, и весь к вашим услугам, сир!
Император цепко впился глазами с Сюркуфа, стараясь угадать, какое впечатление произвело на того внезапное появление французского вождя. Бонапарт полагал, что капитан придет в замешательство, однако ошибся: тот и бровью не повел, только отступил с глубоким поклоном в сторону и устремил взор на министра, ожидая слов прощания.
— Капитан Сюркуф, ваше величество, — представил его министр.
— Капитан? — холодно спросил Наполеон и резким голосом, будто собираясь объявить выговор, добавил: — Кто произвел его в капитаны?
Этот тон и вопрос, который поверг бы кого-нибудь другого в смятение, ни в малой степени не вывел Сюркуфа из равновесия.
— Не Франция, сир, но — морской обычай! — спокойно, с достоинством ответил он. — Франция не доверила мне корабля. Тогда я взял его сам, и меня тут же назвали капитаном. Те, что почтили меня этим высоким словом, возможно, и не знали никакого более подходящего. Времена, когда достаточно было называть любого просто “гражданином”, давно прошли.
Он парировал выпад императора и сам нанес в ответ два удара. И они попали в цель: об этом свидетельствовали морщины, образовавшиеся на переносице Наполеона.
— Тоскуете по тем временам? — спросил он отрывисто, желая обескуражить собеседника.
Вопрос и в самом деле был коварный, но Сюркуф ответил спокойно:
— Прежде всего, я тоскую по счастью для моего отечества.
— Что вы понимаете под счастьем народа, под счастьем французской нации? — спросил Наполеон с высокомерной усмешкой.
